Йоханнес Зиммель - Господь хранит любящих

Имя Голланд вообще не было названо.

Петра Венд сообщала полиции: «Я уверена, что женщина, называющая себя Сибиллой Лоредо, жива и что именно она совершила это убийство.

Вопрос: «Как вы полагаете, что она предпримет теперь?»

Ответ: «Думаю, она попытается покинуть Австрию и перебраться в другую страну, возможно даже на другой континент».

Вопрос: «Вы полагаете, что она в состоянии сделать это?»

Ответ: «У нее есть преданные друзья, которые, несомненно, ей помогут».

Вопрос: «Вы можете назвать имена этих преданных друзей?»

Ответ: «Нет».

Это были все высказывания Петры. Мне хватило и этого, но я не хотел пугать Сибиллу:

— Смех, да и только! Пустая болтовня и потуги на многозначительность, передай мне, пожалуйста, соль.

— Что нам теперь делать?

— Я поеду в Вену, — сказал я. — В газете написано, что она вернулась туда. В Вене я тоже определенно сделаю тебе паспорт и потребую от Петры объяснений. К тому же, если я появлюсь снова, полиция успокоится.

— А как мы уедем из страны?

— Никто не может запретить мне лететь в Рио. Я полечу один, по служебным делам. Ты вылетишь следом с фальшивым паспортом. Ничего вообще не может случиться.

Я говорил так, чтобы успокоить ее. Я умолчал о том, что во всех аэропортах и на пограничных пунктах, конечно, уже висят ее фотографии. Но и тут был выход. Можно перекрасить волосы и сделать другую прическу. И фото на паспорте можно подретушировать.

Я всеми силами старался помешать Сибилле удариться в панику. Если у нее сдадут нервы, мы никогда не выберемся из Европы.

— Я каждый вечер буду тебе звонить, — пообещал я часом позже, когда мы прощались.

— Каждый вечер? — В ее глазах блеснули слезы. — А как долго тебя не будет?

— Всего несколько дней, не волнуйся, родная.

— Возвращайся, пожалуйста, возвращайся скорее! Я так боюсь! Я ужасно боюсь!

— Я вернусь как можно быстрее, — сказал я.

Когда моя кабина отправлялась, Сибилла стояла у окна и махала мне.

Я тоже махал до тех пор, пока гондола не спустилась ниже и не заслонила собой сначала вершину горы, потом дом, окно и Сибиллу.

Тем же путем, что и сюда, я вернулся в Австрию: в грузовике с кофе Алисы Тотенкопф. Я позвонил ей из Траунштейна, и она выслала за мной машину. Все прошло нормально. День складывался удачно до самого вечера. Я сел в дневной поезд на Вену и отправился в вагон-ресторан. Я был голоден и чувствовал себя отлично, потому что знал точно, что мне надо делать. Мой сосед по столику указал мне на первые участки автобана Зальцбург — Вена, которые еще только строились. Они чернели среди снегов, там работали многочисленные краны и экскаваторы. Один раз промелькнул новый мост, покрытый для защиты от коррозии ярко-красной краской.

Потом я прошел в свое купе и немного почитал. Почувствовав себя усталым после выпитой полбутылки вина, я заснул, и мне снилась Сибилла. В моем сне мы были уже в Рио и лежали на залитом солнцем пляже Копакабана. На Сибилле был белый купальник, и она дочерна загорела. Все мужчины заглядывались на нее. На пляже было множество красивых женщин, но для меня Сибилла была прекраснее их всех. Во сне я признался ей в этом, а она ответила, что я для нее самый прекрасный мужчина и ей не надо никого другого.

В Вене я остановился в отеле «Амбассадор», с одной стороны потому, что я всегда в нем останавливался и меня здесь особо обслуживали, с другой стороны потому, что я хотел обозначить свое появление. Я получил тот самый номер на четвертом этаже, в котором я сейчас пишу эти строки, номер с красными обоями, бело-золотистой мебелью и ванной, выложенной зеленым кафелем.

Я не откладывая поехал в полицейское управление. Там я спросил дежурного комиссара отдела убийств и предъявил свой паспорт, в котором благодаря Алисе Тотенкопф не было никаких отметок о въезде-выезде. Я опротестовал показания Петры Венд прессе и заявил, что выражение «преданные друзья», несомненно, было направлено против меня, чтобы бросить на меня тень подозрений.

Комиссар возразил, что никому не придет в голову подозревать меня и что мое состояние можно понять. Он уважительно относится к моим чувствам к пропавшей. А чем я собираюсь заняться в Вене, спросил он.

— Хочу поговорить с госпожой Венд.

— Стало быть, вы думаете, что госпожа Лоредо жива?

Я проявил больше истеричности, чем следовало:

— Господи, Боже мой, и вы туда же! Понятия не имею! Это что, преступление, если я пытаюсь внести ясность в свое положение? А как бы вы поступили на моем месте? Отправились бы домой и постарались обо всем забыть?