Йоханнес Зиммель - Господь хранит любящих

Кот, думая, что она погибла, довольный, садится на радиоприемник и наслаждается развлекательной музыкой. Внезапно концерт прерывает голос диктора, который, дрожа от страха, сообщает, что из лаборатории сбежала белая мышь. Эта мышь проглотила столько взрывчатого вещества, что, если ее посильнее толкнуть, на воздух взлетит весь город. Всех просят быть осторожными с белой мышью. Настает звездный час обиженной. Выкрашенная в белый цвет, она дефилирует перед застывшим в ужасе котом, который, естественно, принимает ее за сбежавшую мышь. Теперь ситуация поворачивается на сто восемьдесят градусов. Кот оберегает мышку, как мать своего младенца. А мышь совершает одно безумие за другим. Она выпрыгивает из окна. Ценой своего оторванного хвоста кот успевает выскочить в сад раньше, чтобы поймать ее. Мышь выбивает подпорку в открытом рояле, чтобы крышка прищемила ей голову. Кот сует в щель свою, чтобы помешать этому.

Дети в первых рядах заходились от смеха.

— Пауль…

В конце ряда стояла Сибилла.

Я поднял руку. Она подошла и села рядом. Дети смеялись так громко, что можно было спокойно говорить.

В это время мышь в своих проказах падает в ванну с водой, белая краска смывается, и она становится серой. В досаде кот понимает свое ужасное заблуждение. А мышка, которая сама себя не видит, все пляшет перед носом своего врага. Она думает, что все еще белая, и поэтому чувствует себя в безопасности.

— Что случилось?

Я рассказал, что произошло.

— И как мне теперь исчезнуть из города?

Кот дает разоблаченной мыши такого пинка, что она вылетает прямо через стену. В то же мгновение в открытых дверях появляется настоящая белая мышь.

Дети заливались звонкими высокими голосами.

— Я переправлю тебя через границу.

Кот обнаруживает новую посетительницу. Конечно, он принимает ее за своего давнего недруга, прыгает на нее, прихлопывает лапой… и взлетает вместе со всем городом на воздух. На экране разразился хаос.

— Пойдем, — сказал я.

Мы вышли из зала, забрали в гардеробе чемодан и поспешили на улицу.

— Вы уже уходите? — удивилась кассирша.

Я-то надеялся, что она нас не заметит, и поспешно ответил:

— Мы спешим на поезд.

Она с любопытством оглядела нас.

— Бурггассе, двадцать четыре!

Такси поехало. Сибилла сидела рядом со мной на заднем сиденье. Она была божественно красива в это утро, красива как никогда.

Неожиданно она промолвила:

— Спасибо, Пауль.

Я ничего не ответил. Солнце померкло, и я пожелал, чтобы нам сопутствовал сумрак.

Дом двадцать четыре по Бурггассе был старым, с тяжелыми сырыми сводами. На кривых лестницах горели слабые лампочки, свисающие на проводах из ноздреватых стен. Пахло углем и жиром. Умывальники и туалеты выходили в коридор. Возле квартирных дверей располагались кухонные окошки. В одной кухне злобно ругались муж с женой. Она кричала:

— Не ври! Я видела, как ты целовался с этой стервой!

Муж орал в ответ:

— Заткни пасть и отдай мои деньги!

Алиса Тотенкопф жила на втором этаже. На двери под ее именем на белой эмалированной табличке было написано: «Грузоперевозки». Я постучал. Тут же раздался пронзительный женский голос:

— Кто там?

Я сделал Сибилле знак молчать и не отвечал сам.

Тяжелые шаркающие шаги приближались к двери.

— Вы что, не умеете говорить? Кто вы такие? — Дверь открылась. Я тут же распахнул ее шире, затолкнул Сибиллу впереди себя и вошел в полумрачную грязную кухню. Все происходило очень быстро.

— Чего это вы надумали?

Алиса Тотенкопф была самой толстой женщиной из всех, кого я когда-либо видел в своей жизни. Она была похожа на огромный шар жира. Шеи у нее не было, только неимоверное количество лежащих друг на друге подбородков. Ее гигантские груди покоились на круглом выпяченном вперед животе необъятных размеров. Пальцы руки, которую она выставила вперед, больше походили на туго набитые сардельки. Ей было около шестидесяти, и она говорила со свистом, с трудом проталкивая слова через горло. У нее была астма.

— Убирайтесь немедленно, — сипела она, — или я вызову полицию!

Я с чемоданом Сибиллы уже прошел в жилую комнату. Она была обставлена уродливой мебелью рубежа веков. Здесь была прорва плюша, точеного дерева, колоссальный буфет и обитая кожей софа, на которой сейчас визжал мопс. Тотенкопф настигла меня, схватила за руку и заорала:

— В последний раз спрашиваю, кто вы такие?

— Имена не имеют значения, госпожа Тотенкопф. Вы должны нам помочь.