Василий Аксенов - Одно сплошное Карузо (сборник)

Демиургическая суть байронизма способствовала появлению русских романов девятнадцатого века. Достаточно сказать, что первый подлинно русский реалистический роман «Евгений Онегин» был в то же время сугубо байроническим сочинением, а его протагонист моделировал жизнь со своего идола и украшал интерьеры своих жилищ портретами лорда, а также бюстами величайшего байронита эпохи – Наполеона, этого Гаргантюа войны. Следуя байронической страсти к самовыражению, Пушкин определил тип современного человека «с его холодною душой» и с его задавленными страстями. В русскую литературу явился один из ее основных архетипов, который, будучи назван «лишним», тем не менее стал движущей силой романа, приведшей этот жанр к расцвету. Значит, был не такой уж и лишний.

Один из героев моего недавнего романа, Старый Сочинитель, читает своему коту Онегину абзац из эссе «Судороги байронизма»: «Литература по определению не может развиваться без байронита. Даже Достоевский, которого считают разрушителем российского байронизма, создал череду характеров, идущих непосредственно от дуэта Онегина и Печорина, игрока Алешу, Раскольникова, Свидригайлова, Ставрогина, демонстрирующих дегенерацию (т. е. активное существование) этого типа. Вот почему, пиша роман о конце двадцатого века, я отчаянно ищу нового байронита». Кот пошевеливает усами, как бы говоря «зачем тебе кто-то еще?»

Роман самовыражения в России, Европе и позднее в Соединенных Штатах возник в результате байронических откровений. Он возбудил умы и воображение читателей. Публика все чаще отождествляла автора и героя. Романтизированный (байронизированный) «писатель XX века» стал культовой фигурой. Кем были знаменитые авторы «первой половины», такие как Белый, Булгаков, Ремарк, Хемингуэй, Фицджеральд, Джойс, Манн, Брехт, Мальро, Камю, если не воплощенными байронитами?

Даже в литературе социалистического реализма сталинских времен, особенно в послевоенные годы, возникли своеобразные романисты-байрониты вроде Симонова, Эренбурга и Некрасова. Даже в тех тщательно идеологизированных книгах можно найти некоторую долю самовыражения, а в облике авторов проглядывают черты полумифического «писателя XX века».

Этот вид романа, равно как и тип автора, очевидно завершился на писателях нашего поколения, как в России, так и в Польше, так и в эмиграции, так и в Англии («энгри-янг-мэны»), так и в Америке («битники», Бэрроуз, Апдайк и Рот). В шестидесятые годы роман самовыражения достиг своего пика. Очевидно, и сам жанр романа к этому времени достиг высшего предела, акмэ. Потом роман начал вступать в зону медленного, но неумолимого упадка. Внезапно было замечено, что читающая публика теряет энтузиазм по отношению к роману самовыражения, а полумифические фигуры «писателей XX века» в их широких твидовых пальто с фляжками виски в карманах приходятся уже не ко двору, сродни персонажам далеких киносезонов.

Новые имена на книжном рынке сегодня не представляют, как прежде, ни художественных, ни идеологических, ни даже поколенческих групп. Никаких «движений» в литературе больше не существует, поскольку байронизм в новеллистике выдохся и никто не жаждет больше создать новый тип романа самовыражения. Конечно, хотелось бы, чтобы Том Кленси сказал: «Ядерная подлодка – это я!», однако сомнительно, что этот автор склонен к столь сильной исповедальности.

Вместе с упадком жанра угасают и творческие амбиции авторов. Даже литературная ярмарка тщеславия, похоже, становится явлением прошлого. Несколько лет назад Джонатан Ярдлей справедливо заметил, что нынче никто не стремится выбиться в первые номера, утвердиться в неоспоримых гениях. Похоже, что даже и время таких едких замечаний ушло в прошлое. Байронический автор-герой превращается в рычажок индустрии, ему сейчас нужна только своевременная хорошая смазка. Не помню, чтобы за два последних десятилетия какой-нибудь роман произвел сенсацию за пределами списка бестселлеров.

Раньше ведущий романист имел клуб своих преданных поклонников, которые старались не пропустить ни малейших изменений в его развитии, которые понимали все, что он хотел сказать в тексте, между строк и за текстом. В тоталитарном Советском Союзе существовал своего рода заговор между писателем и его читателями. Юрию Трифонову стоило только мигнуть, и немедленно перед его подлинными читателями выстраивалась сложная парадигма аллюзий и иллюзий. Активный читатель мог прочесть намного больше, чем было напечатано, найти массу оттенков в светотени композиции и синтаксиса. Так благодаря цензуре возникал особый утонченный стиль. Хемингуэю не надо было ничего прятать, однако и он втащил в роман свой пресловутый «айсберг».