Василий Аксенов - Одно сплошное Карузо (сборник)

Оно в общем-то понятно: насиделись люди по углам в непризнанности, в униженности, решились на вызов, на прорыв, на «поступок» и теперь, понятно, ждут вознаграждения. Приезжают наши гении за признанием, за «нобелями» (с акцентом на «лями»), приезжают просвещать и изумлять Запад, а когда тот упорно не изумляется и не просвещается, возникает вот именно та самая мандельштамовская «возня с галошами» среди своих, расталкивание локтями, либо поза обиды в углу, либо «кучкование», раздача титулов – «крупнейший из ныне живущих, Ваше Превосходительство…».

Через океаны плывут обиды. Предположим, писателю, живущему в Сан-Франциско, кто-то говорит, что писатель, осевший в Копенгагене, написал хорошую книгу. Пережить это, конечно, выше сил, и появляется фраза типа «если то, что Он пишет, называется литературой, значит, Я делаю что-то другое». Фраза, которую, конечно, можно повернуть любым концом, плывет к адресату, обрастая по пути преотвратительной слизью.

В прошлом году на конференции в Лос-Анджелесе вдруг оказалось, что у нас есть группа молодых, что отрадно. Юношами этих ребят можно назвать только с точки зрения тов. Кириленко, который однажды сказал на Политбюро, что в Стране Советов 70 лет – это средний возраст, но в общем-то это писатели, только еще подходящие к сорока, начавшие издаваться, а то и просто писать уже в эмиграции и успевшие проявить отменную талантливость. И вдруг оказалось, что группа выступает с позиции обиды, ей недодали славы. Старики, хапавшие славу в избытке еще в Советском Союзе, и здесь оказались фаворитами, о них пишут газеты, с ними заключают договора издательства, и это несмотря на то, что они привезли в чемоданах членские книжечки Союза писателей СССР.

За курицей славы можно охотиться (хотя бы гуляя по веревке между небоскребами), но требовать ее передачи от одного лица к другому как-то конфузно. Можно также и вспомнить, что советская «слава» стариков была сопряжена с бесконечным многолетним битьем, а членские книжечки пропали: все прибыли исключенными.

Почему-то упорно забывается, что время нашего прихода в литературу было совершенно иным в сравнении с современным брежневизмом. Мы шли на волне общенародной искренности, надежд, вообще на мажорной такой ноте. Как-то я с удивлением прочел в парижской «Русской мысли» статью Сергея Юрьенена [270]о шестидесятых годах. Этот молодой писатель был тогда еще полнейшим юношей, если не мальчиком, но он признается в том, что каждое утро испытывал то, чем была охвачена вся наша литературная генерация, – ощущение нарастающего праздника.

Мы были внутри советской литературы и не собирались ее разрушать, но лишь намерены были ее изменить. Порой нам даже казалось, что мы их преодолеваем. Наивности достало, чтобы снисходительно уже посмеиваться над карикатурной триадой «кочетов – софронов – грибачев». Наивность этого праздничка, этого фальшивого советского ренессанса, обернулась потом поучительным похмельем, но все же это был праздник, господа, и мы оставляем его за собой.

Откровенно говоря, я вовсе не против литературных склок и даже мирюсь с мегаломаническими претензиями. Пожалуй, все это входит в нашу игру, пожалуй, без этого вступит в силу мертвечина советских пленумов. Однако одно условие, мне кажется, непременно должно соблюдаться – присутствие юмора и самоиронии, хотя бы легчайшей. Когда Игорь Северянин говорил: «Я гений Игорь Северянин, своею славой опьянен» [271], он давал возможность не только восхититься, но и посмеяться.

Могут возразить, что это не в русских-де традициях, что именно «звериная серьезность» больше соответствует национальному духу, как и авторитарный-де режим больше соответствует Руси, чем демократия…

Вот тебе на, подкатился к краю нынешней бурно-кипящей дискуссии, какой соблазн высказаться по поводу письма А. И. Солженицына президенту Рейгану, вернее, по одному пункту этого письма, остановившему почтительнейшее чтение.

Солженицын в этом пункте указывает на то, что если в России к власти придут люди, разделяющие его взгляды, то тем, кто желает покинуть «нашу неудачливую страну», будут несомненно открыты «выходные ворота». Надеюсь, что Александр Исаевич просто случайно в этой связи не упомянул и «входных ворот», ведь существуй двухстороннее движение, может быть, и страна-то стала бы не столь неудачливой.

Говоря о «русских традициях», хочется почаще вспоминать и традиции новгородского Веча, этой старейшей европейской демократической институции.