Татьяна Булатова - Да. Нет. Не знаю

– Аурика Георгиевна, – чуть не плача спросила она, – вы, никак, уволить меня хотите? За что? Вроде я все делаю. Стараюсь. Так вы скажите, что не так…

– Не лезьте не в свое дело, Полина, – высокомерно заявила хозяйка, но потом раскаялась, пришла на кухню и, уставившись на заплаканную домработницу, объяснила, в чем дело, и даже пообещала повысить жалованье, невзирая на сокращение объема работы.

– Главное, – отметила Аурика Георгиевна, – не бросаться к ним по первому зову, а дать девочкам настоящей самостоятельности. Хотят есть – пожалуйста. Налить, подать – это ради бога. А вот убирать – не сметь! Пусть сами.

– Так перебьют же, – расстроилась Полина, видимо, подразумевая посуду.

– Ничего, – успокоила ее хозяйка. – Разобьют – уберут. Новую купим.

– А Валечка? – с мольбой в голосе поинтересовалась домработница, с ужасом думая о том, что лишит свою младшую воспитанницу привычной заботы.

– А эта – особенно, – приказала Одобеску, вспомнив коварный вопрос наследницы по поводу того, как будет участвовать во всем этом сама Аурика. – Слышишь меня, Полина?!

– Ну, как же, – всплеснула руками женщина, но тут же прикусила язык, увидев, как потемнело лицо хозяйки.

Первую неделю Аурика Георгиевна самолично следила за процессом и указывала перламутровым ноготком на обнаруженные ею недоработки. Увидев, что домработница перемывает за девочками посуду, она пришла в ярость и пообещала в очередной раз уволить Полину за то, что та осмеливается нарушать общие правила:

– Я сказала: сами!

– Так чтоб чисто было, – оправдывалась женщина. – Они ведь у вас не приученные.

– Не у вас, а у тебя! – шумела Аурика, не желая взять на себя ответственность за отсутствие женского воспитания. – Куда ты все время смотрела?!

Полина пугалась, опускала голову и тихо плакала.

– Что ты воешь?! – бросалась на нее хозяйка. – Что я тебе такого обидного сказала? Ничего не понимаю!

На самом деле Аурика прекрасно понимала неправомочность собственных претензий, но так ей было удобнее: всегда можно свалить свою вину на кого-то. И этим кем-то оказалась несчастная Полина. Это благодаря ей «дети оказались ни к чему не приспособленными»: «непонятно, за что деньги платили» и вообще, «куда смотрела».

– Никуда я не смотрела, – оправдывалась бедная Полина. – Че говорено было, то и делала, – жаловалась она Глаше – непререкаемому авторитету в области воспитания и домоводства.

– А ты не перечь, – успокаивала ее бывшая нянька Аурики. – Неделю-другую пошумит и успокоится.

Прогнозы Глаши были точнее, чем календарь майя. К концу второй недели бдительность Аурики Георгиевны притупилась, и на вопрос младшей дочери: «Мама, мне что? Парадный фартук тоже гладить?» – автоматически ответила: «Скажи няне – пусть приготовит». Валечка вытаращила глаза, бочком подошла к матери и очень осторожно спросила: «А можно?»

– Чего можно? – не поняла вопроса дочери мать.

– Попросить можно?

– Что? – снова поразилась Валечкиной глупости Аурика.

– Ниче, – ответила довольная девочка и понеслась на кухню, захлебываясь от желания отдать тысячу приказаний одновременно, потому что под подушкой была сложена кипа грязных трусов, а под кроватью стояла стопка грязных тарелок с остатками еды.

– Поля! – заговорщицки прошептала она няньке и обняла ту с неожиданной для семилетней девочки силой.

Полина крякнула и наклонилась к воспитаннице:

– Что, мое золотце?

– Поля! Мама разрешила, чтобы ты погладила мой фартук. Завтра – в парадной форме.

– Точно? – засомневалась домработница, памятуя разговор с хозяйкой, итогом которого стало медленная, но верная ликвидация порядка в доме. – Ой ли?!

– Ниче не «ой ли»! Сказала – можно.

Пока Полина обдумывала Валечкино поручение, первоклассница, пользуясь моментом, приволокла из комнаты грязные тарелки и, встав на цыпочки, чтобы дотянуться до нянькиного уха, озвучила еще одну просьбу по поводу трусов.

– Нет, – отрицательно покачала головой Полина. – Мама сказала.

– Ну, Полечка, ну, пожалуйста, – заканючила хитрая Валя и ткнулась в плечо своей худосочной няньке, отчего та еле удержалась на ногах.

– Уволит меня твоя мама, – вздохнула Полина, но выполнить просьбу пообещала.

Примерно по тому же пути пошли и остальные девочки, за исключением Наташи, давно испытывавшей чувство неловкости от того, что Полина возилась с ее девичьим бельем. Аля подобных чувств не испытывала в принципе, в этом смысле она была как-то странно безразлична и со спокойной совестью подкидывала, словно нечаянно и по привычке, бывшей няньке нехитрую работенку в виде небольшой постирушки или мытья забытой в раковине чашки. Трясущаяся от страха Полина тайком удовлетворяла не сформулированные девочками просьбы и всякий раз ждала момента, когда на ее бедную голову обрушится хозяйкин гнев. Но чем дальше уходила Аурика Георгиевна от начала их первого договора, тем слабее становился контроль за происходящим в доме. И уже довольно скоро великолепная Аурика, обнаружив на столе в гостиной тарелку с недоеденным пирожным, завизжала на весь дом от возмущения и призвала к себе Полину с целью устроить той очередную выволочку.