Гурам Дочанашвили - Только один человек

Подумал он так, подумал и говорит:

— Был бы хоть на человека похож, ну, еще да. А этого, только тронь пальцем, он и сковырнулся. А когда меня загонят в Сибирь, не ты ли мне будешь гостинцы туда посылать? — Сказал и отвернулся. И вдруг — мы ушам своим не поверили:

— Стой, трус! — прозвучало четко.

Это был голос Бучуты.

«Трус»! — вот как назвали Терезу.

— Чтоо? Что ты сказал? Что он сказал, говорю?!

— Остановись, хам, мурло!

— Чтооо?! — совсем обалдел Тереза. — Да я тебя сейчас по­полам разорву, сопляк, гнида!

— Послушай меня, хорошенько послушай, — сказал ему Бучута. — Чтоб я мог наказать тебя, ты должен совершить какой-нибудь проступок, а нет, так извинись перед отцом и я все тебе прощу. Проси прощения у отца, а я лично на тебя не сержусь. Решай, как тебе будет лучше.

— Больше ничего?.. — скорчил презрительную рожу Тереза. — Я вот тебе сейчас так извинюсь по уху... — и занес руку.

— Ты мне зубы не заговаривай. Стало быть, извиняться не будешь, да?

— Ии...

— Нет, да?

— Еще чего?

— Тогда, если ты настоящий мужчина, соверши какой-нибудь проступок.

— Проступок? — Тереза глянул по сторонам, да вдруг как грохнет по плечу оказавшегося к нему ближе других человека, а, именно Шашию, что тот свалился чуть не замертво. — Вот!

— Не-ет, это чепуха, — нахмурился Бучута. — Шашиа — твой сторонник, и если ты его все же ударил, то явно только по глупости. За глупость же я лично никого не наказываю.

— А кто тут твою сторону держит...

— Папико, вот...

— Этот? — спросил Тереза с брезгливой гримасой. — Фиф, к такому прикоснуться рукой! К этому обалдую, фиф...

— Ооо, это уже по-настоящему со зла, это уже прямое оскорбление, — сказал Бучута, переступил два шага, подпрыгнул и — что это было, люди добрые! — врезал Терезе такую затрещину по харе!

— Ии... — приложил Тереза руку к щеке, — правда ударил?!

— Да, — сказал Шашиа, с трудом поднявшись на ноги. — Правда.

— Ии... — растерялся Тереза, — ииэ...

— Послушайте меня, — сказал Бучута, — и вникните в мои слова как следует. Вы можете вызвать меня на дуэль, и хотя я стреляю очень метко, тем не менее я возражаю против пистолетов. Как никак пуля есть пуля, и тут недалеко от беды.

— Ии... вырвалось у Терезы. — Кого ударил, а? Ну?!

— И поэтому мы будем драться равно доступным каждому средствами, то есть собственными руками. Согласны?!

Он говорил, будто сажал пуля в пулю.

— Ииэ... руками?

— Руками, да.

— Не надо, сынок, Бучута, — воскликнул Арджеванидзе, — убьет он тебя, право слово, убьет... Он же вырос на моих глазах, я знаю, что тебя ждет, не надо, оставь, сынок...

— А у вас, оказывается, доброе сердце, Самсон. Это — хорошо.

— Не надо, Бучута, парень, — пустился в уговоры и Пармен.

— Цыц, Пармен... — с улыбкой пригрозил ему Бучута.

— Он и правда разорвет тебя до пупа, — предостерег Титико Глонти.

— Выражайтесь прилично, — строго сказал Бучута и насупился. — Слова надо выбирать.

— Оставь, Бучута, не надо, — вступил в разговор и Чедиа. — Давид, правда, одолел Голиафа, но у него хоть была в руках праща, а ты на что рассчитываешь?!

Но Бучута сказал:

— У каждого из нас есть свой секрет. — И повернулся к Терезе:

— Ну, так начнем...

Оии, люди, что за история стряслась в Харалети, врагу, врагу своему не пожелаешь. Два титана — один по силе, другой по уверенности в себе — схватились друг с другом, и ведь должен же был кто-то из них оказаться побежденным, а это для нас, харалетцев, и, главное, для них самих, было непредставимо. Но когда Тереза, ненадолго призадумавшийся после твердых слов Бучуты, стянул через голову сорочку, мы, потеряв всякую надеж­ду, увидели — что? — мы увидели бугорки, тропинки, холмы, растекающиеся ручейками синие жилки, каналы, канавки, и мало ли, мало ли еще что; а Бучута тем временем осторожно снял часы и попросил первого, кто попался ему на глаза, — а им как раз оказался я, — спрятать их до окончания схватки, после чего Пармен Двали подал знак, и в тот же миг откуда-то издали послы­шался оклик:

— Чего вы не поделили?! Бросьте спорить!

— Да пошел ты... — буркнул Тереза и замахнулся своей богатырской ручищей.

Пусть бы рухнул мир, я бы здесь все равно не прервал своего рассказа: это было сродни исполинской волне, девятому валу бу­шующего океана, и когда волна перекатилась над головой жертвы, Бучута высунул голову и с коротким «цклуп» въехал потерявшему равновесие Терезе в самую челюсть! Однако Те­реза ничего не почуял. Он вновь вскинул свою исполинскую ру­чищу и замахнулся, но Бучута вовремя унырнул, а когда он вновь всплыл на поверхность, то двинул Терезе своим маленьким ку­лаком под скулу, и, видать, здорово прищемил ему ухо, — тот так взревел, что у нас волосы на всем теле встали дыбом; в вихре огромнейших кулачищ Терезы маленького Человека уже перестало быть видно, так что даже сам Тереза заинтересовался, куда-де он мог сгинуть, и тут вдруг Бучута, целый и невредимый, вновь высунул голову и звезданул превратившемуся в одно сплошное зрение Терезе в самое рыло... Уух ты! Ну не сойдешь после этого с ума! Теперь противники закружились вихрем, и пудовые кулачища Терезы замелькали градом, так что от них чуть было не досталось Пармену. Мы все мигом взобрались на деревья и уже оттуда слышали посвист в воздухе терезиных кулаков, но стоило Терезе чуть приостановиться, как мы вновь увидели целого и невредимого Бучуту, который снова долбанул Терезу по харе.