Гурам Дочанашвили - Только один человек

— А хашлама [11] Хашлама — отварная говядина, подающаяся в горячем виде. там, Малхаз, — иф! — пар до самого неба поднимается.

— А копченая ветчина! — шесть месяцев провисела в камине!

— Лишние разговоры!

— С добрым утром, папенька!

— Умница, Луиза!

— Ах, отец, я великая грешница! — тускло проговорила Луиза Тушабрамишвили.

— Вы проглатываете слова!

— Что это вы изволите говорить, уважаемый Малхаз... Рыба цоцхали, отваренная в соленой воде!

— Да, но где они рыбу достали...

— Кавеладзе поручили наловить.

— Уж он вам наловит!

— Рыба есть рыба, Малхаз! А ты знаешь, что еще там есть?

— Нет.

— Густая ореховая подливка к мамалыге, а мамалыга-то сама горячая-прегорячая с расплавленным сулгуни внутри, а как ты думал!

— Да я, может, и не люблю этой мамалыги...

— А похрустывающие чуреки-шоти; может, тоже не любишь, только-только вынутые из тонэ?!

— Красные, багрово-красные, крепенькие, как камень, поми­доры!

— Вино у них, должно быть, неважнецкое.

— Что-о?! — возмутился гофмаршал фон Кальб. — Вино пяти­летнее, любезнейший Малхаз, с журчанием и бульканьем нацеженное из квеври.

— А про зелень вы не спросите, уважаемый Малхаз?

— Об этом и говорить не стоит...

— Жареный поросенок, весь присыпанный свежей зеленью!

— А ткемали?..

— Какой стол без ткемали,— это все равно, что роза без шипов!

— Найдется там и экала [12] Экала — сассапариль (груз.). , заправленная уксусом и орехами, — пальчики оближешь!

— А что, у этих окаянных не имеется вилок? Продолжайте сейчас же спектакль!

— Как так не имеется вилок! Только пожелай — серебряные подадут!

— Но меня-то не приглашали? — чуть слышно донеслось с га­лерки.

— Ах ты, черт! — хлопнул себя по лбу президент фон Вальтер. — Это же лично мне было поручено.

— Когда, дорогой?

— Да вчера, еще вчера...

— Чего ж ты до сих пор молчал! А кто тебе поручал...

— Сам Сопром поручил, еще вчера, говорю.

— Какой, Джаши?

— А то какой еще!

— Но я его не.знаю...

— Зато он знает вас, сударь.

— Нет, неудобно все-таки срывать спектакль... — заколебался Малхаз. — Допустимо ли искусству предпочесть застолье!

— А какое надуги [13] Надуги — род творога (груз.). , свое, домашнее... Боюсь, вы такого и не пробовали, уважаемый Малхаз.

— С мятой?

— Уух! Мятой, мятой приправленное, да так густо.

— Ну чего вы все так уставились на меня? Хотите идти — идите. Один, говорят, за всех. К черту, была не была, пошли на свадьбу!

— Куда это вы, а? — спросил пораженный урядник Кавеладзе.

— Цыц, помалкивай! — приструнил его Ефрем Глонти, забрасы­вая в сундук бархатный кафтан. — Тебе-то что за дело!

— А-а?

— И почему это всех глухих и кривых прибивает обязательно к нашему берегу! — подосадовал Титико и швырнул в сундук свой парик. — А впрочем, если хочешь, иди и ты с нами.

Этот день я потому описываю так подробно, что именно в ту самую ночь в Харалети явился Человек.

— Ооо! Привет артистам! — загрохотал тамада, Пармен Двали.. — Где это вы пропадаете до сих пор? А ну, тетушка Аграфина, дорогая, подай-ка нам тот наш, сама знаешь какой, рог, а вы, ребятки, давайте выпейте за наших прекрасных жениха и невесту, чтоб они, любовно воркуя и ластясь друг к другу, плодились и размножались во взаимных лобзаниях и засыпали нашего почтенного Сопрома ангелоподобными внучатами.

— Может быть, мне и приходилось встречать по отдельности такую красавицу-женщину или такого замечательного мужчину, но чтоб оба, и жених и невеста, были так хороши?! Ах, нет, нет...

— Молодчага, Титико, молодчага! — воскликнул Пармен,— только я еще никогда не слышал, чтоб тост заканчивался словами: «Ах, нет, нет». А теперь дай сказать и другому.

— Выпьем за здравие...

Заместитель городского головы Какойя Гагнидзе и его помощник Бухути Квачарава сидели на самом почетном, освещенном фонарями месте, но, если спросить меня, выгоды от такого почета ни малейшей: весь стол только на них и пялился: пока их не разобрал хмель, они не ели, а только пощипывали еду — неловко же трескать за обе щеки, когда на тебя устремлено столько глаз. Но зато попозже, основательно подвыпив, они так приналегли на купати и форель, что дай боже. Но свет по-прежнему бил им в глаза, и они от этого так морщились и кривились, что Сопром Джаши даже было забеспокоился, не обидел ли он их чем ненароком, но вскорости сам до того упился, что, напрочь забыв о почетных гостях, пошел, раскинув руки, в лекури с тетей Аграфиной. И вот именно на этой свадьбе впервые в мире жареному поросенку засунули в зубы редиску и в таком виде преподнесли его тамаде. Пармен Двали, что и говорить, пришел в восторг и, подняв тост за человеческую смекалку и хитрую выдумку, вовсю превозносил Харалети — это гнездо остроумнейших и находчивых людей, а один из нашенских, из харалетцев, не умевший ни читать, ни писать, вдруг разразился таким вот стихотворением: