Гурам Дочанашвили - Только один человек

Прославленный капрал а-цев должен был много чего знать и знал бы, но: второй т-цев был большой рифмоплет — что тебе купле­ты, что частушки, однако старался он для другого — Бесаме должен был и в этом быть первым, и однажды в Лебрихе, на предшествующей матчу пресс-конференции, он так ответил на довольно бездарный стишок капрала противников:

и сорвал аплодисменты: кто из нас не ценит остроумия, не о Мендельсоне же вспоминать...

Что могло поставить предел доходам... Хотя бы, скажем, в Кордове: «Я влюблен в одну сеньориту, — волновался нумер третий к-цев, — дайте мне забить, если можно, что вам стоит, великий Бесаме, два мяча, если это возможно...» — «А для чего тебе это, малыш?..» — «Тогда она меня полюбит!» — «Сколько дашь, если...» — «Три тысячи, великий». «Ладно, — великодушно согласился Бесаме, но при этом добавил: — Но за каждый».

По указанию главы города он крушил старые дома, только по ночам. Что могло исчерпать доходы...

А так, вообще, чего ему могло недоставать, как вы думаете?! Ничего. Натренировавшись до одури и сытно поужинав, он заваливался спать и дрыхнул беспробудным мускульным сном, а утром, по пробуждении, его снова манила мутная вода, волны, всплески. Ну а по вечерам, засунув руки в карманы, набитые песо, он, посвистывая, направлял шаг к концу улицы Рикардо. Совсем немного — и он уже сидел там в засургученной комнате, привольно откинувшись на спинку кресла и заложив руки за голову, с игривой щупленькой проституточкой на каждом колене. Одна ласкала его могучую грудь, вторая подносила ему питье из смеси апельсина и граната, третья до блеска начищала его пуговицы, а четвертая — еще кое-что. Затем прославленный Бесаме уединялся с одной из них, и в такие ночи он особенно хорошо спал, но — поверите ли — плоти все же чего-то недоставало. А тут как раз преподаватель консерватории по имени и фамилии Картузо Бабилония — был такой, если помните, — подал главе города полезный совет, который и был приведен в исполнение.

Каждый день поутру, в двадцать минут седьмого, Бесаме поднимался на колокольню, широко расставив крепкие ноги, выхватывала из-за пояса заткнутый там наподобие обоюдоострого меча тромбон и подносил его к округленным губам — к губам, знавшим больших и маленьких женщин. И тоненько нависший над городом по-утреннему свежий воздух резко и грозно, точно снаряд, раскалывала мощная трезвучная мажорная октава: рээ! фа диез! ляааа!! рэээ!!! — так что ровно в двадцать минут седьмого по мадридскому времени [57] Надоело, ну! Сколько можно все разъяснять! (Прим. авт.) алькарасцы под этот звук пробуждались, и не удивляйтесь особенно столь строгой точности, ибо именно в этот час появился на свет главноначальствующий провинции Мурсия великий герцог величайший Лопес де Моралес.

И за это прикиньте еще тысячу песо. А неявка на соревнования ему, конечно же, не засчитывалась — уважительная причина. Вот так-то, именно так.

Теперь он действительно ни в чем не знал недостатка — он был Ватерполистом! Был! И еще, с вашего позволения, был он и музыкан­том, а это тоже прибавляло ему веса в глазах людей — и атлет, и еще при этом музыкант. Ох, как здорово, как умопомрачительно приятно было прогуливаться по улице, вызывая одним своим появлением лихорадочное перешептывание, которое он на лету хватал насторо­женными ушами: это Бсм, втпст Бсм... — все это радовало слух, радовало глаз, однако Бесаме делал вид, что ничего не замечает. И как ярко светило солнце, как оно играло на его украшенной позумен­том одежде, насквозь пропитавшейся духами... Да, по повержен­ному к стопам городу Алькарасу между рядовыми пешеходами ша­гал великий Бесаме — ватерполист и извергатель звуков одновре­менно, дааа...

Но чего только в жизни не бывает! В Эсхиле ему встретился кап­рал, но какой! — вы даже не поверите: он тоже, оказывается, был какое-то время музыкантом, вот они и разговорились на одном из собеседований на лоне природы, которые непременно устраивались в целях укрепления взаимосвязей, и сразу нашли общий язык:

— Вы на чем играли, синьор? — так спросил капрал э-цев.

— Я и теперь играю, только на тромбоне. А вы, синьор? — так спросил великий Бесаме.

— Я дул в валторну, дон Бесаме.

— Хороший инструмент валторна, дон.

Сильно подмораживало, но это только для всех других, а вот эти сидели на лужке голыми по пояс и исподтишка приглядывались к мус­кулатуре друг друга, а так, для отвода глаз, сдували пух с поздних одуванчиков.