Юрий Вяземский - Если столкнешься с собой... (сборник)

Светочка тем временем заявила, что хочет сняться с мамой. Начались поиски места для мамы, так как никому из сидевших в кадре, естественно, и в голову не пришло уступить Анне Константиновне свое место. В конце концов и Анну Константиновну упихали рядом со Светочкой, фоторепортеры приготовились снимать, но тут раздался властный голос Татьяны Семеновны:

– Товарищи фотографы! Я считаю, что вам надо обязательно снять рядом со Светочкой ее брата. Кирюша! Покажись прессе!

Бедный Кирилл был настолько потрясен этой вопиющей бестактностью и настолько застигнут ею врасплох, что вскочил со стула, намереваясь тотчас же выбраться из-за стола и скрыться в коридоре, в ванной, в туалете – все равно где, лишь бы подальше от всей этой смехотворной толчеи! Но его импульсивное движение было расценено самым неправильным, самым оскорбительным для Кирилла образом.

– Еще и брата?! Да куда же мы его денем! – испуганно воскликнул один из репортеров, глядя на Кирилла. – У нас и так в кадре вавилонское столпотворение.

– Товарищ фотограф! – возмутилась Татьяна Семеновна. – Как вам не стыдно!.. Между прочим, Светочкин брат – киноактер. И я уверена, что ваша фотография только выиграет…

– Ну ладно! – махнул рукой фотограф. – Давайте тогда кого-нибудь вынем из кадра, а на его место посадим брата-киноактера.

Возник спор. Светочка, обычно кроткая и стеснительная, вдруг категорично заявила, что без брата она вообще не будет сниматься. Фотографы, испугавшись за судьбу кадра, вцепились в Кирилла и потащили его к Светочке, ее муж тем временем принялся вытеснять из кадра «летописца», та нажала локтем на соседку слева.

Противно вспоминать! И самое противное, что Кирилла тогда заставили-таки сняться вместе со Светочкой. А что ему оставалось? Вырываться из рук фоторепортеров? Демонстративно отказаться от съемки? Нагрубить Светочке, требовавшей его к себе? Еще хуже! Еще унизительнее! Глупейшее положение.

Через два месяца Светочкин муж вручил Кириллу иллюстрированный журнал на английском языке, в котором Кирилл был запечатлен рядом с мамой, Светочкой, ее мужем и «летописцем». Под фотографией стояла подпись: «Светлана Нестерова в кругу родных и близких».

– Это тебе от моей жены, – пояснил Светочкин муж. – Ну что, старик, теперь ты, подобно булгаковскому Понтию Пилату, можешь воскликнуть: «Бессмертие! Это – бессмертие!..» От всей души поздравляю тебя с твоим бессмертием!

Кирилл едва узнал себя на этой рекламно-пропагандистской фотографии. Если может быть нечто среднее между яростью и глубочайшей депрессией, то именно оно, это усредненное эмоционально-мимическое отобразилось на лице Кирилла в момент, когда был сделан снимок. Но как знать, возможно, таким было лицо Понтия Пилата, когда он ощутил свое бессмертие и осознал цену, за него заплаченную…

В любом случае язвительное упоминание о Понтии Пилате было своего рода пророчеством, так как через два года знаменитый режиссер пригласил Кирилла в свою картину «Молчание Понтия Пилата», снявшись в которой Кирилл сразу же приобрел известность.

Эти три месяца в Феодосии – точнее, в местечке под Феодосией – Кирилл прожил как во сне, ибо все, что его окружало, казалось ему прекрасным, невероятным сном. Именно сном, потому что на действительность это никак не было похоже, по крайней мере на ту киношную действительность, в которой жил и работал Кирилл.

Вместо обычной съемочной группы, этой многоступенчатой, крикливой и ленивой иерархии, Кирилл оказался в удивительно дружной семье равноправных и бескорыстных людей, которые сообща работали, сообща отдыхали, точно дышали одной грудью и одной мыслью думали; где каждый незаменимо занимался своим делом и в то же время в любую минуту за радость почитал прийти на помощь ближнему.

Здесь не было съемочной площадки с ее неразберихой, беспардонством и разобщенностью, а вместо нее были опалово-бархатистое море, пустынный пляж, старинная усадьба с одичавшим парком и тишина, раскрепощающая, одухотворяющая, в которой репетировали, снимали, жили вне съемок и репетиций, и по вечерам сказочно старинная музыка, звучавшая из окна гостиной, в которой часто собирались всей семьей во главе с режиссером-постановщиком.

Не было никакого режиссера! Был Хозяин, Отец, Магистр – кто угодно, только не режиссер. Его никто и не называл режиссером. Потому как разве позволит себе обычный режиссер, этот самодур, белоручка и скряга, за свой счет приглашать в ресторан всю съемочную группу, от сценариста до рабочего, в ознаменование удачно отснятой сцены; разве будет он организовывать для своих подчиненных экскурсии в Керчь, в Судак, в Бахчисарай, чтобы люди могли интересно отдохнуть; разве станет он, экономя секунды съемочного времени, таскать на себе электрокабель («для этого есть рабочие!») или переставлять осветительные приборы («а где, черт подери, у нас осветители?!»)? И разве станут рабочие, шоферы и осветители, эти наименее творческие и наиболее строптивые работники, для него, крикливого начальничка, ночью при свете прожекторов ползать на коленях по поляне и выщипывать траву (потому как Магистру надо, чтобы наутро в кадре не осталось ни одной зеленой травинки) или целый час не шелохнувшись стоять на солнцепеке и выжидать, когда режиссер отыщет нужную ему конфигурацию и цветовую гамму петушиных перьев в тазу с водой (Магистр знает, что ищет, а наша задача по первому сигналу начать съемку)? Да ни за что не станут и нарочно в самый ответственный момент разбредутся или разъедутся в неизвестных направлениях! А тут работали с утра до ночи, с радостью кидались выполнять любую просьбу и выполняли ее с удивительным проворством, поразительной точностью и смекалкой.