Юрий Вяземский - Если столкнешься с собой... (сборник)

Но если Вечное Евангелие, стало быть, вечно и искушение человеческое. Еще в самом начале рода людского Ева искусилась и искусила Адама. Вроде одно искушение было, но если внимательно вчитаться… Еще никаких храмов не было, а уже прыгнула, захотев стать «яко бози». Еще никаких царств не существовало, но уже, по замечанию Ефрема Сирина, «поспешила вкусить прежде мужа, чтобы стать главою того, кто был ее главою, сделаться повелительницею того, от кого должна была принимать повеления…» Не в пустыне была, а в сладостном раю, но взалкала единственного запрещенного плода, – вишь ты, «приятно для глаз и вожделенно» (Быт. 3–6). Трижды, выходит, поклонилась и согрешила и почти так же, как дьявол предлагал искуситься Иисусу.

Троелико искушался Израиль в пустыне. Троеобразно испытывались святые апостолы. И после Воскресения без исключения все: люди, семьи, города, государства, церкви. Не могли не искушаться, если Сам Богочеловек искушения не избегнул.

Троелико искушение потому, что, грубо говоря, из трех частей состоит человек и человечество. Замечательный ученый и природный философ, психофизиолог Павел Симонов (тоже, кстати, поклонник вашей, Иван Федорович, поэмы) называет эти части тремя группами потребностей: биологическими (или витальными), социальными и духовными (или идеальными). Я их для более удобного приложения к обществам, странам и церквям назвал бы экономическими, социально-политическими и гностическими (то есть потребностями познания). Смею утверждать, что именно эти группы потребностей, эти три составляющие человеческой личности и испытывались в сорокадневье евангельского искушения; причем в той последовательности, в которой они перечислены у Симонова. Или у апостола Луки.

Нет, я не против последовательности апостола Матфея и мнений большинства толкователей, ее придерживающихся. Но думается мне, что оба апостола рисуют одну и ту же картину как бы под различными углами зрения. Дьявол – и тут все толкователи сходятся – искушает Иисуса как бы по возрастающей. Но у Луки мы словно поднимаемся по онтологической лестнице человеческой личности. А у Матфея – по лестнице эмоциональной тяжести искушения и не для отдельной личности, а как бы для большинства человеческих существ. Допускаю, что для большинства людей политические потребности (подчинения или господства) самые сильные и мучительные. С этой точки зрения Матфей прав, хронологически делая искушение властью последним. Но для богословов, философов, ученых и художников храмовое, гностическое искушение сильнее будет, чем искушение властью. Доказать свое интеллектуальное превосходство над другими умами и над природой; полетом творческого воображения преодолеть время и пространство, сотворить новые образы, доныне не существовавшие в людском представлении; силой своей святости и мощью богопознания воспарить над земным храмом к храму небесному, – это ли не пик искусительный для всех, с позволения сказать, разнообразных родов интеллектуального войска. И именно с храма сигануть, то есть попытаться воспарить, с храма непременно, так как с других возвышенных точек (дворцов, башен, небоскребов и даже гор) не так духозахватывающе, не так дерзновенно-самоутвердительно, не так… вот-вот, не так сатанински! Лука это знал, ведь он был не только богословом и священнослужителем, но также ученым (врачом) и художником. Не палестинская топография, а топография души его и жизненного пути, полагаю, подсказали Луке именно так расположить искушения: экономическое сперва, затем социально-политическое и лишь затем, как венец всем трем испытаниям, – храмовое, гностическое.

Впрочем, и на палестинской карте эти три искушения вполне можно, так сказать, привязать к местности. Иордан, впадающий в Мёртвое море, – нулевая отметка. Затем первая станция, Иудейская пустыня: там много возвышенностей и много камней, по виду своему похожих на хлебы. Выше и следом – гора Сион: там некогда был дворец Соломона, а затем великолепный дворец Ирода. И третья – гора Мориа: место иерусалимского храма. Вот станции (или стадии, вершины, стоянки, «макамы», как говорят суфии), на которые последовательно восходил Иисус, преодолевая искушение за искушением.

Видятся мне теперь на трех из этих гор по искусителю. На храмовой горе прозреваю Люцифера, на дворцовой – Веельзевула, на хлебной – Асмодея, а в Мертвом море угадываю страшные очертания гигантского змея Левиафана. Это, так сказать, олицетворения искушений. Они нам пригодятся, если мы попытаемся проследить, каким образом и какими путями происходит человеческое нисхождение, а лучше сказать, низвержение; как низвергаются люди, народы, церковные иерархии, искушений и испытаний не выдерживающие.