Клаус Манн - Мефистофель. История одной карьеры

В Барбаре, значит, было более тридцати процентов плохой крови. Уже одного этого обстоятельства было бы достаточно немецкому суду в качестве обоснования развода. Светловолосые рейнцы могут притязать на жену безупречной расовой чистоты. Но такую жену, как Барбара, Хендрик не мог бы себе позволить даже и в том случае, если бы она была чистокровной арийкой. Ведь это просто позор и открытый скандал – все ее поведение!

Она не покидала Парижа с тех пор, как в феврале 1933 года туда прибыла. Каждый, кто знал ее с прежних времен, заметил бы, что она переменилась. Все мечтательное в ней исчезло, она уже не была расположена ни к печальным, ни к веселым играм. На лице пролегла решительная черточка – между бровями и на лбу. Даже ее походка, раньше небрежная, выдавала теперь энергию. Так передвигается тот, кто видит перед собою цель и не успокоится, покуда ее не достигнет.

Барбара, прежде проводившая время за рисованием, за чтением трудных книг, в заботах о друзьях, за легкими играми, мечтательными раздумьями, – Барбара стала активной. Она работала в комитете по делам политических беженцев из Германии. Кроме того, вместе со своим другом Себастьяном и фрау фон Герцфельд она издавала журнал, предостерегающий против фашизма, посвященный военным приготовлениям Германии, ее злодеяниям против культуры и права. Себастьян и Герцфельд были ответственны за редактуру; Барбара ведала деловой частью. К собственному ее удивлению, выяснилось, что она обладает способностями и известной ловкостью по части финансовых операций. Маленький журнал должен был сам себя содержать, ниоткуда не получая поддержки. Он выходил еженедельно, каждый номер на немецком и французском языках. Сначала он расходился лишь в тесном кругу абонентов и печатался не в типографии, а на гектографе. По прошествии же полугода из тонких листков получилось издание, имевшее друзей во всех европейских городах за пределами Германии.

– В Стокгольме нас читают пятьдесят человек, в Мадриде – тридцать пять, в Тель-Авиве – сто десять, – говорила Барбара. – Голландией и Чехословакией я вполне довольна. С Швейцарией дело еще не наладилось. Нам бы ловкого представителя в Америке! Сотни тысяч должны о нас узнать! А мы так бедны… – так она говорила на «редакционной конференции» в маленьком номере гостиницы. – Наши враги тратят миллионы на распространение своей лжи, а у нас едва хватает на почтовые расходы.

Она сжимала худые загорелые руки в кулаки. Взгляд делался грозным – как всегда, когда она думала о ненавистных врагах.

Изменился и Себастьян, прежде интересовавшийся лишь самыми изысканными и сложными вещами. Теперь он пытался думать и писать просто.

– У борьбы свои законы, это не высокая игра искусства, – говорил он. – Закон борьбы требует от нас того, чтобы мы избавились от тысяч оттенков и сосредоточились на одном. Моя задача сейчас – не узнавать, не создавать прекрасное, но действовать – по мере своих сил. И это самая тяжелая жертва, которую я приношу.

Иногда он уставал. И тогда говорил:

– Мне противно. Все так бессмысленно. Ведь они гораздо сильнее нас, против рожна не попрешь. Сколько же можно изображать Дон-Кихота? Я мечтаю об острове, о далеком-далеком острове, куда бы не доходили даже глухие отзвуки того, что так мучает нас…

– Но нет такого острова! – кричала на него Барбара. – Его нет и не должно быть, Себастьян! А наши враги вовсе не так уж сильны! И они нас боятся. Каждое слово – любое слово правды, бьет по ним и на какую-то малость – на самую малость, Себастьян! – приближает их гибель, их неминуемую гибель.

Когда ее друг Себастьян уставал, она делалась вдвойне убежденной, уверенной.

– Представь себе, – рассказывала она ему, – у нас два новых абонента в Аргентине, это же здорово, они нам даже деньги уже прислали.

Барбара полдня тратила на то, что писала напоминания в книжные магазины и в пункты распространения Софии или Копенгагена, Токио или Будапешта по поводу маленьких сумм, которые ей там задолжали.

У Барбары с Геддой фон Герцфельд установились особые отношения, не то чтобы дружба, но и нечто большее, чем просто деловые отношения. Барбара глубоко уважала фрау фон Герцфельд. Та проявляла энергию и смелость. Она была очень одинока, и ей осталась только ее работа. Она относилась к их маленькому журналу, как мать к ребенку. Когда вышел первый номер, напечатанный типографским способом и к тому же в несколько лучшем оформлении, Гедда чуть не расплакалась от радости. Она обняла Барбару и стала говорить ей – тихо, на ухо, хотя в комнате никого больше не было, – как она ей за все благодарна. Барбара долго смотрела в большое, мягкое, пушистое от пудры лицо фрау фон Герцфельд и увидела, что черты ее стали резче, определенней. По ним можно было судить о внутренней борьбе, о душевных переживаниях, сильных и горьких, которые в этом году выпали им всем на долю. В первые недели эмиграции Гедда встретила своего мужа, давным-давно с ней расставшегося. Может быть, она связывала с этой встречей какие-то надежды? Выяснилось, что у мужа ее в Москве была связь с одной девушкой. Что ж, вполне естественно. Гедда была достаточно разумна, она все понимала. Все же это сообщение задело ее и рассеяло ее надежды, да она и сама-то себе в них не вполне признавалась.