Клаус Манн - Мефистофель. История одной карьеры

Отто Ульрихс – из-за усталости, или апатии, или потому, что его убедили аргументы Хендрика – согласился работать в Государственном театре. Хефген очень обрадовался.

«Я спас человека, – думал он гордо. – Это доброе дело». Такими размышлениями он успокаивал свою совесть, еще не окончательно заглохшую, несмотря на непосильные испытания, каким он ее подвергал. Впрочем, дело было не в одной только совести, временами его мучившей, – дело было и в другом чувстве. То был страх. Вечно ли продолжится эта возня? А вдруг придет день великих перемен, великой мести? На этот случай недурно перестраховаться. А добрый поступок по отношению к Ульрихсу очень и очень ему зачтется. И Хендрик радовался.

Все обстояло блестяще, у Хендрика не было повода огорчаться. Только одно, к сожалению, заботило его. Он не знал, как избавиться от своей Джульетты.

По существу, ему вовсе не надо было от нее избавляться, и если бы можно жить, как хочется, он бы оставил ее при себе; ибо он ее еще любил. Может быть, он даже никогда так сильно не тосковал по ней, как теперь. Он понял, что ни одна женщина не сможет ее заменить. Но он уже не решался ее посещать. Слишком большой риск. Ему приходилось думать о том, что господин фон Мук и министр пропаганды следят за ним с помощью шпионов, это очень возможно, хотя директор от полноты души говорит с ним на саксонском диалекте, а министр с ним фотографировался. Если они выяснят, что он имеет сношения с негритянкой, да к тому же дает ей себя избивать, – он пропал. Черная! Это, во всяком случае, так же плохо, как еврейка. Это именно то, что теперь называют «расовым позором» и весьма осуждают. Немец должен делать детей со светловолосой женщиной, фюреру нужны солдаты. И ни в коем случае нельзя брать уроки танцев у какой-то принцессы Тебаб. Что за сомнительная причуда! Ни один уважающий себя истинный немец такого не делает. И Хендрику тоже не следует себе этого позволять.

Какое-то время он питал безрассудную надежду, что Джульетта не узнает, что он в Берлине. Но, конечно, она об этом узнала в самый день его прибытия. Она терпеливо ждала его. Он не давал о себе знать, и она перешла в наступление. Она позвонила ему по телефону. Хендрик велел Бёку сказать, что его нет дома. Джульетта неистовствовала, снова звонила, угрожала, что придет. И что же ему – о господи! – что же Хендрику оставалось делать? Писать ей письмо показалось ему неблагоразумным: она бы могла его использовать для шантажа. Наконец он решился пригласить ее в то тихое кафе, где состоялось его секретное свидание с критиком Иригом.

На Джульетте, когда она в условный час явилась в кафе, не было ни зеленых сапог, ни короткой кофточки, но, напротив, очень скромное серое платье. Глаза ее были красны и опухли. Она плакала. Принцесса Тебаб, дочь вождя из Конго, проливала слезы о своем неверном белом друге.

«Ревела от бешенства», – решил Хендрик. Он не мог поверить в то, что Джульетте известны и другие чувства, кроме злобы, жадности, прожорливости и чувственности.

– Значит, ты меня прогоняешь, – сказала темная девушка, опустив веки над подвижными и умными глазами.

Хендрик пытался разъяснить ей ситуацию в осторожных, но убедительных словах. Он выказывал отеческую озабоченность ее будущностью и мягким голосом дал ей совет как можно скорее уехать в Париж. Там она найдет работу танцовщицы. А он обещает каждый месяц посылать ей немного денег. Обольстительно улыбаясь, он положил на стол крупную купюру.

– Не хочу я в Париж, – упрямилась принцесса Тебаб. – Мой отец был немец. И я себя чувствую немкой. У меня светлые волосы – правда, я их не красила. Да я и ни слова не знаю по-французски. Что мне делать в Париже?

Хендрик посмеялся над ее патриотизмом, ее это разозлило. Она раскрыла свои дикие глаза, стала ими вращать.

– Недолго тебе смеяться, – закричала она, подняла темные шершавые руки и протянула к нему, будто хотела показать светлые ладони. Хендрик в ужасе оглянулся на официантку, а Джульетта, громко причитая, почти выкрикивала упреки и обвинения: – Тебе на все, на все плевать, – кричала она. – На все, на все, кроме твоей дерьмовой карьеры! На меня плевать и на политику на твою тебе плевать, а ты все время мне про нее толковал! Если бы ты действительно был за коммунистов, разве бы ты снюхался с людьми, которые расстреливают всех коммунистов?

Хендрик побелел как скатерть. Он встал.

– Хватит! – сказал он тихо.

А она залилась презрительным хохотом на все кафе. К счастью Хендрика, кроме них, тут никого не было.