Мо Янь - Устал рождаться и умирать

— Первая за… за уважение!

Кайфан пригубил и поставил стопку.

— Ты… Так приятели не поступают, — заявил Симэнь Хуань.

— Хорош! — похлопал его по голове отец. — Тут надо остановиться, заставлять нельзя! Принуждать кого-то пить — это не по-мужски!

— Папа… Как скажешь… — Он поставил стопку, снял часы и протянул Кайфану. — Это, брат, «лонжин», настоящие швейцарские. С одним корейским бизнесменом поменялся на рогатку. А теперь отдаю тебе за твоего пса!

— Нет, не пойдёт, — решительно отказался твой сын.

Симэнь Хуань расстроился, но виду не подал и уверенно бросил:

— Могу поспорить, в один прекрасный день ещё согласишься!

— Перестань, сынок, — сказала Хучжу, — всё равно через пару месяцев пойдёшь в школу в городе, ещё увидишь его, приходи к тётушке и смотри.

Тут все разговоры за столом пошли про меня.

— Надо же, от одной матери, а такие абсолютно разные, — сказала твоя мать.

— Мы с сыном так довольны этим псом, — хвасталась твоя жена. — Папаша у нас целыми днями занят, мне тоже на работу надо, так он и дом сторожит, и Кайфана в школу провожает!

— Вот уж действительно могучий пёс, необыкновенный. — Цзиньлун взял свиную ножку в соусе и бросил мне. — И богатые не забывают родные места. Четвёрочка, приезжай почаще.

Аромат свиной ножки так и притягивал, в брюхе заурчало, но я заметил, какими глазами смотрят мои братья, и не двинулся.

— Необыкновенный он необыкновенный и есть, — вздохнул Цзиньлун. — Хуаньхуань, учись вот у этого пса! — Он взял ещё пару ножек и бросил перед братьями, а сыну сказал: — Чтобы стать человеком, нужно иметь хорошие манеры!

Сгорая от нетерпения, братья вцепились в ножки и принялись жадно грызть, непроизвольно порыкивая, чтобы никто не смел подойти. Я всё так же не двигался с места, устремив взгляд на твою жену. И только когда она махнула мне, мол, можно, я откусил кусочек и стал неторопливо, беззвучно жевать.

Нельзя же терять собачье достоинство.

— Папа, ты очень правильно сказал, — воскликнул Симэнь Хуань, забирая лежащие перед Кайфаном часы. — Я тоже хочу показать хорошие манеры. — Он встал, зашёл во внутреннюю комнату и вернулся с охотничьим ружьём.

— Хуаньхуань, ты что задумал? — испуганно вскочила Хучжу.

Совершенно спокойный Цзиньлун усмехнулся:

— А ну посмотрим, как мой сын покажет хорошие манеры! Хочешь пристрелить пса семьи твоего второго дядюшки? Так благородный муж не поступает. Или хочешь уложить нашего пса и пса твоей тётушки? Так это будет тем более низкий поступок!

— Хорошо же ты, папа, обо мне думаешь! — разозлился Симэнь Хуань.

Он привычно вскинул ружьё на плечо, и хоть для его плечика оно было тяжеловато, по этому неожиданному движению можно было судить, что обращаться ему с ружьём не впервой. Изогнувшись, он повесил свои дорогие фирменные часы на ветку абрикоса, отступил на десять метров и уверенно загнал патрон в патронник. На губах у него играла безжалостная улыбка, совсем как у взрослого. Часы поблёскивали в лучах яркого полуденного солнца. Испуганный крик Хучжу отступил куда-то далеко на задний план, лишь потрясающе громко раздавалось тиканье часов. Мне казалось, что время и пространство слились в одну сверкающую до рези в глазах полосу света, которую — тик-так, тик-так — разрезали на кусочки огромные чёрные ножницы. С первого выстрела Симэнь Хуань промазал, на ветке образовалась большая белая дыра. Второй выстрел попал в цель. Пуля разнесла часы на кусочки…

Цифры разлетелись в стороны, от времени остались лишь осколки.

Позвонивший мне Цзиньлун сказал, что мать при смерти. Но, переступив порог дома Симэнь, я понял, что попался на удочку.

Мать и вправду была больна, но не настолько серьёзно. Опираясь на усеянную шипами палку из колючего ясеня, она сидела в гостиной на скамье, седая голова беспрестанно подрагивала, из глаз без конца лились мутные слёзы. Отец сидел справа от неё, между ними оставалось место для ещё одного человека. Завидев меня, отец скинул тапок, подскочил с глухим рыком и ни слова не говоря сильно вытянул меня подошвой по левой половине лица. Где-то в глубине уха зазвенело, из глаз искры посыпались, щека запылала. Когда отец вскочил, его конец скамейки взлетел вверх, мать соскользнула на пол и упала навзничь. Палка в её руке задралась высоко вверх, уставившись мне в грудь как пика. Помню, я воскликнул «Мама…» и хотел броситься к ней, чтобы поддержать, но непроизвольно подался назад, ко входу, и сел на порог, больно приложившись копчиком. Тело откинулось назад, я ударился затылком о каменные ступеньки, в неудобной позе головой вниз и ногами кверху, наполовину на улице, наполовину в комнате.