Мо Янь - Устал рождаться и умирать

Когда наконец раздался стук в дверь, я похолодел и задрожал всем телом. Зубы непроизвольно выбивали дробь. Торопливо открыл дверь, и душу пронизала её обворожительная улыбка. Позабыто всё: слова, что хотел сказать, скрытый намёк Пан Канмэй, ужас понимания того, что стою на краю пропасти. Я обнял её и поцеловал, она ответила тем же. Я витаю в облаках, погружаюсь в поток… Ничего не надо, только ты. Ничего не страшно, лишь была бы ты…

В перерывах между поцелуями мы смотрели в глаза друг другу, так близко. Я слизывал слёзы с её щёк, солёные и свежие:

— Милая Чуньмяо, почему ты плачешь? Ведь это не сон.

— Брат Лань, всё, что у меня есть, — твоё, ты ведь хочешь меня…

Я вырывался изо всех сил, ища, за что ухватиться, как утопающий за соломинку, но ухватиться было не за что. Мы снова слились в поцелуе, поцелуе не на жизнь, а на смерть, и того, что последовало за ним, было, по сути дела, не избежать.

Мы лежим, обнявшись на узкой койке, но нам не тесно.

— Чуньмяо, сестрёнка милая, я ведь старше тебя на двадцать лет, да ещё урод — боюсь, что принесу тебе несчастье. Я поистине достоин смерти… — лепетал я.

Она поглаживала мою щетину, поглаживала лицо. Потом прильнула к моему уху, щекоча его губами:

— Я люблю тебя…

— Ну за что?

— Не знаю…

— Я могу держать ответ за тебя…

— Не надо держать ответ, я сама хочу. Будем вместе раз сто, только тогда оставлю тебя.

Чувствуешь себя старым голодным быком перед сотней сочных и нежных травинок!

Сотня раз пролетела мгновенно, а нам никак не оторваться друг от друга.

Вот бы этот сотый раз никогда не заканчивался!

— Посмотри на меня хорошенько, не забывай… — поглаживала она меня, всхлипывая.

— Чуньмяо, хочу, чтобы ты стала моей женой.

— А я не хочу.

— Я уже всё решил. Скорее всего, впереди бездна, но другого выбора у меня нет.

— Тогда прыгнем в неё вместе.

В тот вечер я вернулся домой, чтобы выложить всё жене. Она провеивала зелёные бобы в пристройке. Работа непростая, но она в этом поднаторела. Руки двигаются под лампой вверх и вниз, вправо и влево, тысячи зёрен подпрыгивают и перекатываются, шелуха так и вылетает из корзинки.

— Что это ты за бобы взялась? — не нашёлся я сказать ничего другого.

— Дед вот прислал с оказией. — Глянув на меня, она вынула из корзинки камешек. — Своими руками вырастил, так что другое пусть гниёт, а бобы — нельзя, чтобы испортились; провею вот, проращу и буду Кайфана кормить.

Она снова принялась за работу, бобы зашуршали.

— Хэцзо, — решился я, — давай разведёмся.

Руки застыли, она тупо уставилась на меня, словно не понимая сказанного.

— Хэцзо, ты уж прости недостойного, но давай разведёмся.

Корзинка у груди стала наклоняться. Сначала упала пара бобов, затем десять, сто, и вот уже целый зелёный водопад сыплется на цементный пол с мраморной крошкой.

Выпала у неё из руки и корзинка. Тело закачалось, её повело в сторону. Я бросился поддержать её, но она уже оперлась о разделочную доску, где лежали пёрышки лука и засохший жареный хворост. Зажав рот рукой, она всхлипывала, из глаз струились слёзы.

— Извини, конечно, но уж помоги мне в этом…

Резко откинув руку со рта, она утёрла слёзы согнутыми указательными пальцами и прошипела сквозь зубы:

— Только через мой труп!

Пока ты в пристройке раскрывал карты перед женой, распространяя вокруг запах безумной любви с Чуньмяо, я сидел под стрехой, погруженный в раздумья, и смотрел на луну. Славная штука, как она всё же сводит с ума.

В это полнолуние все собаки должны собраться на площади Тяньхуа. Предполагалось рассмотреть три вопроса. Первое — отдать дань памяти мастифу, который так и не приспособился к жизни настолько близко к уровню моря: ухудшение деятельности внутренних органов привело к внутреннему кровоизлиянию и смерти. Второе — отметить месяц со дня рождения детей моей сестры. Четыре месяца тому назад она сочеталась свободным браком с норвежской ездовой из семьи председателя уездного Народного политического консультативного совета, понесла и, когда вышел срок, родила трёх метисиков с белыми мордочками и жёлтыми глазками. По словам востроморденькой русской лайки из дома Го Хунфу, которая частенько наведывается в дом Пан Канмэй, мои собачьи племяши здоровые и бойкие, а взгляд у всех коварный, как у трёх маленьких злодеев. Хоть внешность и подкачала, зато сразу с появлением этой троицы на свет поступили заказы от состоятельных людей; говорят, и задаток солидный — по сто тысяч юаней за каждого.