Мо Янь - Устал рождаться и умирать

Тут твой сын хлопнул себя по синей половинке лица:

— «Гладильщицы» выбирают красивых детей, а если такой урод, как я, за ними пойдёт, они меня ещё и прогонят! А если и похитят, что ты, женщина, одна сделаешь? Ты и бегать-то не можешь. — И он посмотрел на изуродованное место твоей жены.

Она расстроилась, глаза покраснели.

— Какой же ты урод, сынок? — всхлипнула она. — Это мама у тебя уродина, с одной ягодицей…

А он обхватил её за талию:

— Мамочка, никакая ты не уродина, ты самая красивая мама на свете. Мамочка, правда, не надо провожать меня, пусть наш Четвёрочка меня провожает.

Их взгляды устремились на меня, а я очень внушительно залаял, словно в подтверждение: «Не вопрос, всё беру на себя!»

Они подошли ко мне, и твой сын обнял меня за шею:

— Четвёрочка, будешь провожать меня в школу, ладно? У мамы вон здоровье никуда не годится, да и за работу переживает.

— Гав! Гав! Гав! — рявкнул я так, что даже листья на утуне зашелестели, а соседские страусы загоготали от испуга. «Не — во — прос!» — вот что я хотел этим сказать.

Твоя жена погладила меня по голове, и я вильнул ей хвостом.

— Нашего Четвёрочку все побаиваются, — сказала твоя жена. — Верно, сынок?

— Верно, мама, — подтвердил он.

— Ну, Четвёрочка, тогда передаю Кайфана тебе, вы оба из Симэньтуни, вместе выросли, так что вы как братья, верно?

— Гав! Гав! Верно!

Твоя жена ещё пару раз с чувством погладила меня по голове, потом отстегнула с ошейника толстую стальную цепь и махнула, чтобы я следовал за ней.

— Слушай меня внимательно, Четвёрочка, — сказала она, когда мы подошли к воротам. — Я на работу ухожу спозаранку, нужно хворост продавать. Для вас двоих я еду приготовлю. В шесть тридцать поднимай Кайфана, поешьте и полвосьмого отправляйтесь в школу. Ключ от ворот у него на шее, закрывать замок он умеет, а если забудет, ты его задержи, не давай уходить. Пойдёте в школу — срезать путь не надо, идите по главной улице. Дадите кругаля — не важно, главное — безопасность. Держитесь правой стороны, при переходе посмотрите сначала налево, а дойдёте до середины — направо. Обращайте внимание на мотоциклистов, особенно на тех, кто в чёрных куртках; это настоящие бандиты, им всё равно, зелёный горит или красный. Доведёшь Кайфана до ворот школы — пробегись немного на восток, через дорогу, и на север до ресторанчика при железнодорожном вокзале. Там, рядом с площадью, я хворост и жарю. Гавкни пару раз, и я буду спокойна. Потом поспеши домой, можешь и напрямик. По переулку, где сельский рынок, всё время на юг, через мост на Тяньхуахэ, свернёшь на запад, и ты дома. Ты уже большой вырос, по канаве не пролезешь; сможешь — давай, но заставлять не буду, грязно там очень. Ворота будут закрыты, не войдёшь. Придётся посидеть перед воротами, подождать, пока я вернусь. Будет жарко, зайди в переулок напротив, там у стены тётушки Дун сосна-пагода, под ней прохладно. Можешь и вздремнуть, только смотри не засни, нужно и за воротами следить. Есть воришки с отмычками: подойдут к воротам, постучат как знакомые, а никто не откликнется — они их и открывают. Ты наших родственников всех знаешь; если увидишь, что чужой с замком возится, безо всяких церемоний набрасывайся. В полдвенадцатого я вернусь — зайдёшь, попьёшь, и тут же коротким путём к школе, Кайфана встречать. После полудня, как проводишь его в школу, приходи ко мне, гавкни пару раз, а потом беги домой. Посторожишь ворота немного, и снова в школу. После обеда у них всего два урока, время ещё раннее, нужно присматривать, чтобы вернулся домой и уроки сделал, не шатался где ни попадя… Всё понял, Четвёрочка?

— Гав! Гав! Гав! — Всё — по — нял.

Каждое утро перед уходом на работу твоя жена ставила будильник на подоконник и улыбалась мне. Улыбка хозяйки — это ж любо-дорого. Я провожал её взглядом и лаял вслед:

— Гав! Гав! По-ка! Гав! Гав! Гав! Гав! Будь — спо — кой — на!

Её запах потянулся по переулку на север, потом на восток и снова на север. Он становился всё слабее, смешиваясь с запахами утреннего города и превращаясь в тоненькую ниточку. Соберись я с силами, я мог бы по нему выйти прямо к котлу перед ресторанчиком, где она жарила хворост. Но нужды в этом не было. Кружа по двору, я ощущал себя хозяином. Затарахтел будильник. Я вбежал в комнату твоего сына, в нос ударил запах детства. Лаять не хотелось, испугаю ещё. А я к нему очень хорошо относился. Высунул язык и лизнул покрытую тонким пушком синюю половинку его лица. Он открыл глаза: