Мо Янь - Устал рождаться и умирать

— Коли хочешь заесть до смерти, свинья-оборотень, воля твоя, только умоляю — не топчи моей пшеницы.

Сердце сжала бескрайняя печаль: разные дорожки у людей и животных, трудно им сойтись. Опустившись на передние ноги, я нырнул в пшеницу, совершенно подавленный. Но чем ближе к абрикосовому саду, тем больше поднималось настроение. У всякой живой твари в поднебесной своё знание. Всякое страдание: рождение, старость, болезни, смерть — и превратности судьбы: печали и радости, разлуки и встречи — суть исполнение закона, и обратного хода ему нет. Раз теперь я в шкуре хряка, мне и делать, что надлежит хряку. Лань Лянь с упрямым достоинством держится в одиночку. Вот и мне, хряку Шестнадцатому с необычайными способностями, тоже надобно отважно и мудро творить выдающиеся дела, чтобы, как говорится, сотрясти небо и всколыхнуть землю, втиснуться в своём свинском образе в человеческую историю.

Когда я очутился в абрикосовом саду, размышления о Лань Ляне и Инчунь отошли на второй план. Почему, спросите вы? Да потому что Дяо Сяосань уже чересчур завлёк Любительницу Бабочек в мир страстей. Из двадцати девяти остальных самок четырнадцать уже сбежали из загонов, другие пятнадцать или бились головой о калитки, или верещали, глядя на луну. Начиналась прелюдия великого брачного сезона.

Ведущий актёр ещё не появился, а тот, что должен выходить на подмену, уже на сцене. Куда это, мать его, годится!

Опираясь спиной о знаменитое абрикосовое дерево, Дяо Сяосань загребал левой ногой жёлтые плоды и складывал в соломенную шляпу. Время от времени он зажимал абрикос правой, бросал прямо в рот и жевал, причмокивая и выплёвывая косточки на несколько метров в сторону. Он держался так вольготно, что я даже засомневался, был ли ранен этот негодяй, когда вцепился зубами в хлопушку. Под тоненьким деревцем метрах в пяти от него с маленьким зеркальцем в одном копыте и обломком расчёски в другом прихорашивалась Любительница Бабочек, этакая легкомысленная красотка. Свиноматушка моя, слабина твоя в том, что ты размениваешься по мелочам! Думаешь, зеркальце, обломок расчёски — и все хряки твои? Метрах в десяти распущенно повизгивали, глядя на Дяо Сяосаня, вырвавшиеся из загонов самки. Он то и дело швырял в их сторону абрикосы из шляпы. На каждый бросалась целая толпа. Что же ты на одну Любительницу Бабочек пялишься, третий братец, мы тоже любим тебя, тоже хотим потомства от тебя. Они подзадоривали Дяо Сяосаня непотребными словами, и от предчувствия, что скоро у него будет множество жён и наложниц, он не помнил себя от радости, воспарил как небожитель. Дёрнув ногами, он замурлыкал какой-то мотивчик и пустился в пляс со шляпой в копытах. Дюжина самочек тоже закружились под его мотивчик, а некоторые стали кататься по земле. Танцевать они не умели, и от этого отвратительного зрелища я исполнился презрения. Тем временем Любительница Бабочек положила зеркальце и расчёску у корней дерева и, виляя задом и крутя хвостиком, направилась к Дяо Сяосаню. Приблизившись, она вдруг развернулась и высоко задрала зад. Я рванулся в прыжке, как антилопа в африканской пустыне, и очутился между ними. Теперь о наслаждении пусть лишь мечтают.

С моим появлением у Любительницы Бабочек желания тут же поубавилось. Она развернулась назад, отступила под тоненькое деревце и принялась закатывать в рот алым язычком упавшие абрикосы с червоточинами и смачно уплетать их. Легкомысленность и отсутствие постоянства заложены в самой природе самок, их и упрекнуть не за что. Только так можно обеспечить попадание в матку и соединение с яйцом спермы, несущей наилучшие гены, и выносить замечательное потомство. Истина несложная, её понимает любая свинья, как её не понять Дяо Сяосаню с его интеллектом. И он метнул в меня шляпу с остававшимися в ней абрикосами, одновременно выругавшись сквозь зубы:

— Сукин сын, всё испортил!

С моим ясным зрением и ловкостью, я увернулся, ухватил шляпу за край, встал на задние ноги вертикально, быстро крутанулся всем телом, потом твёрдо упёрся левой ногой, в то время как тело вместе с зависшей в воздухе правой молниеносно крутанулось на сто восемьдесят градусов, и огромная сила инерции заставила шляпу с абрикосами вылететь у меня из руки, как диск из руки тренированного дискобола. Золотистая шляпа очертила красивую кривую и улетела к уже удалившейся луне. В воздухе вдруг зазвучала мелодия песенки: «Ла-ла-ла, ла-я-ла-я-ла. Улетела мамы шляпа — улетела на луну. Ла-я-ла-я-ла». Под радостное хрюканье самок — уже не только тех, что были здесь, а сотен по всей свиноферме — те, кто сумел, выпрыгнул на волю, а не сумевшие встали, опершись на стенку, и уставились в нашу сторону — я опустился на четыре ноги и спокойно, но категорично заявил: