Йоханнес Зиммель - Я признаюсь во всём

Бармен кивнул, когда меня увидел. Он поставил передо мной большую чашку черного кофе:

— Сказали еще подождать?

— Да.

— Выпейте это. Все мужчины, которые должны еще подождать, пьют это.

Я выпил кофе. Он был крепкий и очень горький. Потом я снова пил виски.

Через некоторое время вошел еще один мужчина. Он был потный и заказал себе пива. Бармен покачал головой и подал ему большую порцию виски.

— У вас должно быть много работы, — сказал мужчина бармену.

— Хватает, друг мой, — ответил он. — К вечеру меньше.

Наконец час прошел, и я вернулся обратно в больницу.

День был жарким, слишком жарким для марта. Сестра сказала, что надо подождать еще несколько минут, и я могу посидеть в коридоре перед палатой. Я ждал.

Я достаточно много выпил, но я этого не ощущал. На вкус виски было похожим на воду. Я помолился еще. Потом пришел врач. Он закурил сигарету и с неприязнью посмотрел на меня.

— Можно мне к ней?

— Да.

— Она спасена?

— Да.

— И…

— Она никогда больше не сможет иметь детей, — сказал он и оставил меня стоять. Теперь я тоже его ненавидел.

Я пошел к Маргарет. Она лежала в светлой безликой палате и выглядела постаревшей лет на двадцать. Она улыбнулась знакомой улыбкой Мадонны, которая особенно хорошо смотрелась в профиль, и сказала:

— Ничего, любимый.

Я подошел к ней и опустился на колени. Моя голова лежала у нее на груди.

— Прости меня, — прошептал я.

— Я прощаю тебя, — спокойно сказала она.

Я посмотрел на нее.

Маргарет улыбалась.

Я перечитываю то, что написал до этого, и замечаю, что совсем забыл описать мое душевное состояние в этот первый день в клинике, мои мысли и мое мнение насчет предположения об опухолевом образовании в моем мозгу и связанной с этим операции. Это упущение объясняется, вероятно, тем обстоятельством, что в то время я вынужден был заниматься посещениями, о которых я упоминал, а также новостями, которые мне сообщали. Поэтому вплоть до вечера у меня почти не было свободного времени для того, чтобы заняться моим странным заболеванием. Возможность для этого появилась только с наступлением темноты. У меня были моменты депрессии и растущей раздражительности из-за моей неспособности найти или выговорить определенные слова, но иногда события, творящиеся вокруг, захватили меня. Только когда началось обследование, я все больше и больше стал терять ко всему интерес и замыкаться в себе, размышляя о моем будущем и моей судьбе.

После звонка Маргарет моя головная боль усилилась. А может быть, виной тому было виски, которое я выпил. Я позвонил, потому что хотел попросить у сестры порошок, но по какой-то причине сигнал остался без ответа. Я включил прикроватную лампу и встал, чтобы выйти в коридор. Я встал с кровати впервые за целый день, и мне казалось, что я иду по облакам и что все предметы странным образом удалены от меня — как будто они отступают от меня, а пол шевелится как во время качки на корабле. Голова сильно кружилась, и когда я наконец добрел до двери, я едва успел ухватиться за дверную ручку. Еще секунда — и я бы упал. Что это было? Только слабость? Насколько я действительно болен? Что со мной? Когда мне об этом скажут? Когда, наконец, придут врачи? Я чувствовал, что меня впервые охватывает паника. Выступил пот. Я стал дышать чаще, в надежде, что головокружение пройдет. Но оно не проходило. Только немного уменьшились колебания пола. Правая рука опять заболела. О господи, где же врачи?

Снаружи кто-то нажал на дверную ручку. Я отступил от двери, она открылась, и появился доктор Ойленглас. С ним был маленький толстый человек в белом халате. Он был похож на профессионального букмекера — хитрый, бесцеремонный и циничный. Только руки выдавали в нем врача. Это был профессор Вогт.

Ойленглас познакомил нас и пошел за порошком, когда я сказал, почему я встал. Вогт довел меня до кровати.

— Будет лучше, если какое-то время вы будете как можно меньше двигаться, — сказал он. У него был голос евнуха. Высокий, певучий, какой-то бабий. Удивительный врач, подумал я. Он сел около меня и достал из кармана халата аппарат стетоскоп.

— Не могли бы вы снять куртку, мистер Чендлер?

Я снял, и он начал меня обстукивать. Его пальцы были твердыми и горячими. «Дышите глубже, — говорил он при этом, — еще глубже. Теперь, пожалуйста, не дышите… А теперь опять очень глубоко, да…» Он исследовал меня со знанием дела и быстро. Он заглянул мне в горло, прощупал железы и проверил мои рефлексы маленьким металлическим молоточком. Потом он заставил меня повращать глазами.