Ганс Леберт - Волчья шкура

Упало давление! Теперь все понятно! Головная боль! Отчаяние! Мысли о самоубийстве! Он сделал над собой усилие и пошел дальше, а голос продолжал дребезжать за его спиной, и голову ему сжимали тиски. Несколько минут спустя он добрался до своей берлоги, но в ту секунду, когда он нажимал ручку калитки, произошло непредвиденное.

Из таинственной темноты подворотни на другой стороне улицы, наискосок от его дома (подворотня всегда казалась ему подозрительной), вынырнула призрачная закутанная фигура, видимо поджидавшая его.

— Господин Малетта!

— Одну минуточку!

Бог ты мой! Да это же Герта Биндер! Храбро шагая по снегу, она перешла улицу и предстала перед ним.

Герта задыхалась от волнения. Ее лицо под платком, накинутым на голову, было смущенным и растерянным.

— Вы удивительно деликатно себя вели, — прошипела она. — И это называется интеллигентный человек! Фу ты черт!

Малетта успел овладеть собой, на губах его заиграла улыбка, сладкая, как сахарин. Он сказал:

— Я совершенно подавлен, можно сказать, уничтожен. Но все это был злой рок; я ничего не мог с собой поделать.

— Не выдумывайте! Вы все это подстроили!

— Но фрейлейн Герта! В чем вы меня обвиняете? Я же люблю вас.

— Вот и отлично! А я пришла к вам. Немедленно отдайте мне пленку!

Улыбка Малетты обернулась мерзкой ухмылкой.

— Но это невозможно. Так никогда не делается.

— Почему? Она ведь вам больше не нужна!

— Нужна, и даже очень. Я хочу хоть изредка смотреть на нее.

Она с мольбой на него взглянула.

— Сейчас же отдайте мне пленку!

А он:

— И не подумаю! Я хочу иметь вас хотя бы в качестве негатива.

Не зная, как быть, она кусала себе губы и наконец сказала:

— Я у вас не задаром прошу. Разумеется, я оплачу свои фото и сверх того пленку.

Малетта смиренно потупился и сказал:

— К бедности я привык, и денег мне не надо. Снимки я сделал бесплатно; это мой подарок, а пленку оставлю себе.

Хотя ее лицо расплывалось в сгущающейся темноте, постепенно становясь только смазанным, бледным пятном, когда она еще раз пронзительно на него взглянула, ему показалось, что на нем промелькнула усмешка.

Она сказала:

— Ну что ж! Денег вы не берете! Значит, вы не вымогатель, так ведь? Но, может быть, вы хотите получить что-нибудь другое. На свете много чего есть, кроме денег. — И сказала (вплотную к нему приблизившись, но тем не менее оставаясь далекой и неправдоподобной): — Разве уж так хороши эти снимки? В действительности многое куда лучше.

Малетта на секунду затаил дыхание (жидкая его кровь прилила к голове) и уже открыл садовую калитку, решив отдать ей пленку, но потом, охваченный внезапным сомнением, внезапным желанием поверить в невероятное (ибо ее слова прозвучали вполне серьезно), снова обратился к ней.

— Это была только шутка? — сказал он.

А она:

— Шутка? Мне теперь не до шуток! Если вы сейчас не отдадите пленку, то не видать мне моего жениха как своих ушей.

Малетта вздохнул глубоко, с облегчением. Ледяной воздух обжег ему грудь. Он сказал:

— Черт побери! Неужто все так худо обстоит?

А она:

— Еще бы! Вы же сами прекрасно знаете, жалкий вы негодяй!

— И вы бы действительно?.. — спросил он.

— Если вы требуете этого в качестве уплаты, то почему бы и нет? Я же в конце концов не состою в союзе девственниц. К тому же и я рассчитываю получить свою долю удовольствия.

Намек был достаточно прозрачным, сомневаться больше не приходилось. Опьяненный своею властью над ней, Малетта выпрямился и сказал:

— Хорошо! Вы получите пленку! Идемте! Железо надо ковать, пока горячо!

Герта быстро сделала шаг в сторону и сказала:

— Не сейчас. Сейчас мне надо домой. Принесите ее завтра в обед в «Гроздь». Там и сообразим, где и когда…

Казалось, она хотела продолжить разговор, но нет, она только коротко хихикнула, и в момент, когда он протянул к ней руку, чтобы схватить ее и хотя бы символично овладеть ею, она боком перескочила через снежный барьер, а он как дурак схватился за пустоту. И тут на него вновь обрушилась шутовская колотушка головной боли, Герта же ускользнула, растворилась как призрак.

Это произошло в четверть шестого, а несколько часов спустя деревня погрузилась в сон и тишину. Пробило девять: в домах погасили свет. Пробило десять: деревня застыла, как бы остекленела. Потом одиннадцать (за облаками плыла луна и бледным светом заливала снег). А вскоре после одиннадцати поднялся обещанный западный ветер; вскоре после одиннадцати деревню начали сотрясать удары.