Филип Дик - Шалтай–Болтай в Окленде. Пять романов

— Как себя чувствуешь? — спросил он наконец.

— Нормально, — ответил Мильт. — Дремлю.

— Почки не беспокоят?

— Нет у меня никаких почек, — отрезал Мильт.

— Может, нам где–нибудь остановиться? — сказал Брюс, однако собственная его потребность состояла в том, чтобы ехать дальше и дальше. Может, им удастся достичь Сиэтла без остановок, одним броском. Возбуждение от собственно езды начало преобладать в его сознании над первоначальной целью поездки в Сиэтл. Большинство его дальних выездов были одиночными испытаниями, ему не с кем было ни разделить работу, ни поговорить. Теперь он вполне понимал, почему Мильт так нуждался в обществе. В езде со спутником все обстояло иначе. Вот они едут вместе, как когда–то с его бывшим боссом Эдом фон Шарфом, еще до того, как Брюс набрался достаточно опыта, чтобы ездить и покупать самостоятельно. Как много это напоминало ему о тех днях… за исключением того, что ситуация в некотором смысле перевернулась. Теперь в основном он сам вел машину и принимал, если требовалось, решения, каким маршрутом двигаться. Его компаньон становился все более и более инертным.

Но в некотором отношении такое положение вещей его радовало, ему нравилось сидеть за рулем, пока Мильт расслабляется на соседнем сиденье. Благодаря этому Брюс осознавал, что в одиночку Мильт, вероятно, и не добрался бы до Сиэтла; по крайней мере, не вот так, гоня и гоня без остановок. Отчасти дело здесь было в возрасте. И в общем физическом здоровье. Но, кроме того, это было стихией Брюса. Он был рожден для дороги; еще в средней школе он самостоятельно доехал до Рино, будучи семнадцати лет от роду и уже мечтая о…

Мильт перебил течение его мыслей.

— Что с тобой такое? — проворчал он, уставившись на него испепеляющим взглядом. Выпрямившись на сиденье, продолжил: — Как ты до этого дошел? Это что, какая–то поза?

— Объясни, что ты имеешь в виду, — попросил застигнутый врасплох Брюс.

Вертясь из стороны в сторону, Мильт указал на дорогу и на землю вокруг.

— Да ты же просто прешься от этого! Я наблюдал за тобой — ты этим нажираешься. Тебе чем больше, тем лучше. И как только человек может сделаться вот таким? Я спрашивал себя об этом снова и снова. Тебе что, не надо ничего, что было бы вне тебя? Человеческие существа для тебя совершенно ничего не значат?

Эта тирада, явившаяся без предупреждения и столь беспорядочным образом, заставила Брюса недоумевать, что же на Мильта нашло.

— О чем ты? — спросил он.

Немного успокоившись, Мильт сказал:

— Ты самодостаточен. Нет, еще хуже. Ты совершенно не заботишься ни о ком другом; может быть, не заботишься и о самом себе. Для чего ты живешь? — В его голосе появились обвинительные нотки. — Ты вроде тех миллиардеров–магнатов, что в грубых башмаках шагают прямо по людям.

Он говорил с таким жаром и искренностью, что Брюс не удержался от смеха. Из–за этого Мильт стал говорить даже еще бессвязнее.

— Да, это действительно смешно, — сказал он. — Ты хотя бы о жене своей заботишься? Или ты женился на ней только затем, чтобы унаследовать бизнес? Черт, да ты сумасшедший!

Мильт не сводил с Брюса глаз.

— Я не сумасшедший, — сказал Брюс, подавляя приступы смеха, потому что у сидевшего рядом Мильтона Ламки лицо сделалось красным, а глаза готовы были выскочить из орбит. И все из–за чего? Непонятно. — Слушай, — начал он, — если я рассердил тебя тем, что…

— Ты меня не рассердил, — перебил его Мильт. — Я тебе сочувствую.

— Это еще почему?

— Потому что ты никого на свете не любишь.

— Ты никак не можешь этого знать.

— Ты ни с кем не связан узами любви. Я тебя раскусил. У тебя нет сердца. — Он резко, со страстью ударил себя по груди и крикнул: — Нет у тебя этого чертова сердца, понял! Признай это, и все.

Никогда бы не поверил, подумал Брюс, что кто–то может говорить что–то такое. Просто весь мусор, который он когда–то читал, изрыгается из него, используя его рот и голос. Но, вне всякого сомнения, для Мильта это было болезненной темой. Это его отрезвило, и он сказал:

— У меня очень даже серьезные чувства к Сьюзан.

— А как насчет меня? — спросил Мильт.

— Что ты имеешь в виду?

— Ладно, забудь, — буркнул Мильт.

За всю свою жизнь Брюс не слышал, чтобы кто–нибудь так говорил.

— Я знаю, что тебя беспокоит, — сказал он. — Тебя этот пейзаж приводит в уныние, а меня нет. Это тебя тревожит, и из–за этого ты бесишься.

— А ты что, никогда не унываешь? Ни из–за чего?

— Только не из–за пейзажей, — сказал он.