Филип Дик - Шалтай–Болтай в Окленде. Пять романов

— Может, я только думал, что ты меня знаешь, — сказал он. — Но ты здоровалась со мной каждый раз, когда меня видела. А еще спрашивала, как поживает моя мать.

— Я когда–нибудь называла тебя Скипом?

— Нет, — сказал он. Такого он припомнить не мог.

— Я недолго там жила, — сказала она.

— Тем не менее я тебя помню.

— Это естественно, — сказала она, вздыхая.

— Но меня это чертовски огорчает, — сказал он. — Обнаружить, что ты, может, вообще не узнавала меня в то время.

— Почему?

— Я хотел… — Он попытался объяснить ей. — Попасть в тот дом.

Она рассмеялась.

— Прости. Как в дом Пег… ты имеешь в виду, через окно?

— Я имею в виду, что хотел быть узнанным и принятым; я, бывало, проходил мимо и видел, как все вы сидите внутри и пьете чай или что–то вроде. — Бесполезно было пытаться воспроизвести его тогдашнее мучительное чувство по отношению к ней.

— Не чай, — сказала она. — Хочешь, скажу, что именно пили мы вчетвером во второй половине дня, около пяти, особенно летом, когда стояла жара? Обычно мы смешивали себе коктейли «старомодные» и пили их из чайных чашек. Чтобы кто–нибудь, если бы… — Она погрозила ему пальцем. — Как раз для этого. Чтобы разносчик газет, если бы заглянул к нам, сказал бы: «Они пьют чай. Как это по–британски. Как утонченно». — Она не переставала смеяться.

При этих ее словах и он не смог сдержать улыбки.

— Преступницы, — сказала она. — Нам надо было быть осторожными. Это было в 1949 году, в разгар всех моих неприятностей с правлением школы Монтарио. Ты вполне мог бы войти; собственно, ты ведь и входил. Я помню. В какой–то месяц у меня не нашлось мелочи, и я пригласила тебя войти. Это было зимой. И ты вошел и сидел в гостиной, пока я шарила по всему чертову дому в поисках мелочи. Дома никого, кроме меня, не было. В конце концов я нашла полтора доллара в чьем–то ящике.

Он помнил, как сидел в одиночестве посреди огромной пустой гостиной с пианино и камином, пока мисс Рубен где–то наверху искала деньги. Он слышал, как она в раздражении сыплет проклятиями, и чувствовал себя не более чем помехой. На кофейном столике лежала раскрытая книга… она ее читала. Пока ее не прервал мальчишка–разносчик в полвосьмого вечера. Как мне от него избавиться? Черт, где же мелочь? А он, сидя внизу, все пытался придумать какую–нибудь яркую фразу, чтобы пустить ее в ход, когда она снова появится, какое–нибудь замечание о книгах, стоявших в шкафу. Он лихорадочно их рассматривал, но ни одна из них не была ему знакома. Только названия виделись ему сквозь пот и испуг, которые лишали его дара речи и настолько оглупляли, что, когда она вернулась, он был не в состоянии что–либо сделать, кроме как взять у нее деньги, поблагодарить, пожелать доброй ночи и снова выйти за дверь.

— Я помню, в чем ты тогда была, — сказал он обвиняющим тоном.

— Правда? Как интересно, а вот я не припоминаю…

— На тебе были черные брюки.

— Тореадорские? Да. Из черного бархата.

— Никогда не видел ничего столь волнительного.

— Что в них было волнительного? Я их все время носила. Даже когда работала в саду.

— Я тогда пытался придумать и сказать что–нибудь интересное.

— Что ж ты просто не спросил, нельзя ли тебе посидеть со мной и поговорить? Я была бы рада компании. — Помолчав, она добавила: — Сколько тогда тебе было?

— Пятнадцать.

— Ну так и что, — сказала она, — мы могли бы побеседовать о нашем прошлом. Но, поспорить готова, на самом деле ты хотел сорвать с меня те самые возбуждающие тореадорские штанишки и оприходовать меня от и до. Разве не этого втайне хотят все пятнадцатилетние разносчики газет? Это же примерно тот возраст, когда вы читаете все эти дешевые книжонки из аптек.

Господи, подумал он. И вот теперь эта женщина — моя жена.

В тот вечер, прежде чем лечь спать, Сьюзан решила принять ванну. Он сопровождал ее в ванную комнату, где смотрел на нее, сидя на плетеной корзине для белья; она не возражала, а ему очень этого хотелось. Он не пытался объяснить это или как–то оправдать.

Шум воды какое–то время не давал им обоим говорить. Она добавила в воду пену для ванн, и та, пока ванна наполнялась, образовала массивные розовые слои. Наконец воды показалось ей достаточно. Его изумило, какое требуется количество воды. И она не желала, чтобы вода была чересчур горячей; осторожно открыв холодный кран, она выжидала, пока большая часть пузырьков не полопалась. Она поразила его расточительностью, но он ничего не сказал. Он, зритель, ни во что не вмешивался.