Ирвин Уоллес - Слово

— Да, я читал о нем.

— Подобный де Фроому священнослужитель не прикован к прошлому. Он верит в то, что Слово следует перечитать, пересмотреть, переоценить. Он верит в то, что нам следует перестать акцентировать идею того, что Христос был не только реальным человеком, но и Мессией, Сыном Божьим. Такой священнослужитель считает, будто такой Иисус, равно как и суеверия, связанные с евангельскими чудесами, Вознесением и всеми событиями после Воскрешения из мертвых, разрушают действенность Нового Завета и ограничивают активность самой Церкви. Де Фроом настаивает, что самое важное в евангелиях — это изначальная мудрость Христа. Кто Он — Сын Божий, Человеческий или даже миф — неважно, самое главное, вытащить Его и приписываемое Ему послание из первого века нашего летоисчисления, напитать их новой жизненной силой, оформить современным языком и применить эту мудрость на практике в нашем, двадцатом веке.

— Как один человек может совершить это?

— Толком не знаю, — развел Кэри руками, — но де Фроом чувствует, что такое возможно. Мне кажется, что он повторяет мысли Дитриха Бонхоффера, который, вопреки собственному консерватизму, пытался вернуть церковь в реальный мир, стараясь облечь это в программу гуманитарной деятельности и социальной работы. Де Фроом утверждает, что Слово, изложенное современным языком, терминами и понятиями, следует ввести по всему миру в гетто и дворцы, в ООН, атомные электростанции, в правительственные учреждения и тюрьмы; оно должно быть распространено через иерархов всех христианских церквей, с амвонов всех конгрегаций для миллионов людей. Если это будет сделано, Слово заработает, и тогда вера и религия останутся живыми, а вместе с ними выживет и цивилизация. Без проведения такой вот духовной и церковной революции де Фроом видит смерть религии, веры и, в конце концов, самого человечества. Возможно, он и прав. Только сам он представляет меньшинство, а государственная Церковь в лице Мирового Совета Церквей в Женеве и Католической Церкви, представляемой Ватиканом, сопротивляется всяческим болезненным переменам, пытаясь подавить де Фроома и других мятежников и сохранить status quo. Церковники чувствуют себя безопаснее, оставаясь в первом веке нашей эры. Но вот их паства — нет. В этом-то и заключается проблема. Вот почему, как заметил еще твой отец, а теперь вижу и я, каждый год сообщается о новых и новых вакансиях на церковной службе. Через десять лет, если так пойдет и дальше, я буду проповедовать в пустом храме.

— Том… И сам ты ничего сделать не можешь?

— Находясь внутри системы, скорее всего — нет. Если же выйти из нее — тогда возможно. Но я и сам становлюсь излишне радикальным. Для меня самого, для многих из нас, из того, что религия впала в застой, есть только один выход, и я задумываюсь о нем. Я думаю о том, чтобы оставить церковь. Иногда мне кажется, что можно сделать гораздо больше доброго, занимаясь светским образованием или же социальной работой и реформами. Я чувствую, будто по-настоящему смогу оказать помощь в людских потребностях, даже если помогу решить такие житейские проблемы для немногих. Не знаю. Пока что я не знаю, что мне делать.

— Надеюсь, — на ходу ответил ему Ренделл, — что пока что ты не уйдешь, во всяком случае, не сразу. Это говорит мой эгоизм, но боюсь, что твой уход разобьет сердце моего отца.

Кэри пожал плечами.

— Стив, разве можно разбить уже разбитое сердце? Если я все-таки решусь уйти в отставку, это произойдет лишь тогда, когда твой отец выздоровеет и будет иметь достаточно сил.

На перекрестке они остановились. Кэри продолжил свой монолог:

— Если же церковь не сумеет перестроиться, то ее может спасти только одно. Чудо! Как и евреи, которые во времена рождения Христа ожидали прихода Мессии, который бы спас их от римского гнета, и которые отвергли Его, не спасшего их и даже умер на кресте, неспособный спасти даже самого себя, сейчас мы нуждаемся в истинном Мессии. Вот если бы Христос смог прийти к нам вновь и повторить свое послание — то самое послание, которое не было услышано во время Его первого прихода в Иудею…

— Какое за послание ты имеешь в виду?

— Веровать. И еще — прощать. Две совершенно новые концепции для первого века нашей эры; две концепции, которые должны быть обновлены в двадцатом веке. Если бы Христос вернулся на землю с этим посланием — тогда, я думаю, правительства и люди смогли бы поглядеть друг на друга и начать делать нечто имеющее смысл в отношении рабства, бедности, материализма, несправедливости, тирании, ядерного Армагеддона. Второе Пришествие — любое его знамение, могло бы вызволить надежду и спасти мир. Но, как я уже говорил, это должно иметь форму чуда. А почему бы и нет? Только вот кто верит в чудеса, когда пришла эра компьютеров, науки, телевидения и лунных ракет?… Ага, вот и твоя гостиница, Стив. Извини, что вынудил тебя выслушивать все это. Спасибо за внимание. Для меня это тоже нечто вроде терапии, а ты — один из немногих агностиков, которым я могу доверять и перед которыми могу высказаться. Вечером встретимся.