Александр Кабаков - Очень сильный пол (сборник)

– Авто у тебя для линдача несолидное, – отметил Мишка.

– Отстаешь, Миня. – Чуть отдышавшись, стиляга не оставался в долгу. – Нету уже линдачей, и линды нету, мы стилем увлекаемся, атомным, может, слыхал?

– Не слыхал, извини. – Мишка, отлепившись от тяжко обвисшего на Фреде, который и сам еще с трудом стоял, бухгалтера, бросил, открыв багажник малолитражки, «парабеллум», старательно прикрыл крышку. – Гаубицу твою возвращаю, она у тебя, может, казенная. Сейчас приятеля своего сажай и трогай на первой, понял? Насчет трепа не предупреждаю, мальчик ты умный. Блатным своим скажи – дело будет, и деньги будут, а девка, скажи, совсем от вас смотала, завязывает, скажи, татарочка. Когда мое дело начинать, я тебе сам сообщу, найду. Вы где стилем-то бацаете, в коке?

– В коктейль-холл пускай папина «победа» ходит, у нас бати не при пайках. – Фред сложил бухгалтера на тесное заднее сиденье, кривясь, сам протиснулся за руль. – В «Метрополе» найдешь, если жив будешь.

– Не каркай, буду. – Мишка пошел к своей машине, оттуда негромко, но отчетливо приказал: – Сейчас поедешь впереди, я за тобой до Лубянки, там свернешь в Охотный, потом свободен. И не шути со мной, у меня с юмором слабо, ты видел…

– Йес, мистер Кристапович, – ответил Фред, и в фамилии, произнесенной с нажимом, Мишка расслышал все – и то, что не так прост он, стиляга, если сумел его, Мишку, точно вычислить, и что союз их до первого поворота спиной. Пришлось снова подойти к «киму», наклониться к не закрытой еще дверце.

– А как ты, кстати, нашел меня, Федя? – спросил Мишка самым ласковым, самым страшным голосом. – Мне ведь это знать хочется. От Файкиного подвала следил?

– Допустим. – Фред усмехнулся уже совсем нагло. И Михаил понял, что голос не сработал – стиляга выходит из-под контроля. – Догадливый ты, Миня…

– Догадливый, – подтвердил Кристапович, и вдруг его осенило, он понял, чем он сейчас эту раннюю наглость собьет. – Догадливый… Я вот еще о чем догадываюсь: о том, что тебе здешний участковый по моей машине все данные дал. Так он сильно пожалеет, Федя, увидишь. И дружки твои пожалеют. Считайте, что этого мусора уже больше нет, им скоро свои займутся, спецследствие. Как скрывшим истинное лицо. Понял? Спасибо за то, что вывел родные органы на этого гада…

Стиляга сник сразу, никак не попадая ключом в зажигание, глаз не поднимал…

Кристапович сел за руль, дождался, пока малолитражка вывернет на улицу, поехал следом…

В начале девятого он спустился в метро «Площадь Революции», дядя Исай был уже на своем месте – возле матросского револьвера. Разложив на скамье свои узелки, он пугал бездомные парочки своим барахлом, невероятным багровым носом индюка, седыми курчавыми волосами и рваной тенниской в ноябре.

– Здравствуйте, дядя Исай. – Мишка подсел, вытащил из кармана давно запасенный и сейчас пригодившийся карманный китайско-русский словарь на тончайшей бумаге, двадцать тысяч иероглифов в объеме записной книжки, полтораста рублей отдал в букинистическом у Китай-города, вот и не зря, не только старику приятно, но и самому теперь польза будет.

– Здравствуйте, Михаил Устинович, – дядя Исай поздоровался, как всегда, приподнявшись и с полупоклоном, но тут же растерял воспитание, увидев книгу, – уткнулся, зачмокал, забормотал, присюсюкивая. Мишка спокойно ждал, хотя время поджимало, но сейчас докучать безумцу было бессмысленно.

Четыре года назад в его институте нашлись шутники: сказали профессору шепотом, имитируя все положенные в таких случаях эмоции, что вечером его возьмут. Основания верить в это у блестящего, ведущего из ведущих китаеведов Исая Портнова были – пять лет в Пекине, специальные задания Коминтерна и близость к большим людям были основаниями более чем достаточными. Шутка достигла цели – Портнов исчез, даже без помощи голубых фуражек, освободив дорогу в советники одному из шутников. Вечером Исай не пошел домой – в забитую книгами и красными лакированными коробками с драконами комнату в большой квартире на Тверском, в комнату, где он жил в свое удовольствие пятидесятилетним розоволицым холостяком, – вместо этого он спустился в метро, затерялся там, а через месяц уже стал постоянным его жителем, безумный обросший старик, с индюшачьим носом от постоянных простуд, в той самой тенниске, в которой был в проклятый день, с какими-то тряпками, которыми одаривали его сердобольные молочницы, едущие по утрам от трех вокзалов… Его не искали – к удивлению хорошо понимающих обстановку людей – и даже не гнали из метро – к еще большему их удивлению. Впрочем, много чего было вокруг, что удивляло людей, хорошо понимающих, по их собственному мнению, обстановку, и что совсем не удивляло, к примеру, Мишку, все происходящее прикидывавшего на универсальные мерки если не «Графа Монте-Кристо», то хорошо памятного бегущего Эрфурта или Магдебурга: безумие не подчиняется правилам… Служащие и милиция центральных станций терпели и даже любили старика – он стал чем-то вроде метрополитеновского раввина, с которым шли советоваться о подпольном аборте и прописке казанской родни, о ссуде у знакомого под облигации и о достоинствах постановки «Свадьба с приданым» и прелести актера Доронина. Старик советовал, черпая мудрость из Конфуция и танских поэм – мудрость темную и невнятную, как и положено раввинской мудрости. Но именно невнятность и многозначность, как ни странно, больше всего и нравились сержантам и дежурным по станциям…