Хосе Сампедро - Река, что нас несет

Возможно, именно несчастный Горбун, которого природа наградила за уродство сверхъестественным чутьем, первым что-то заподозрил. Он разводил костер на их последней стоянке, разбитой прямо на пригорке, и вдруг, охваченный внезапной тревогой, спросил:

— А где Паула?

И все сразу подумали о том, что ее давно уже никто не видел. Спуск капитана в канал настолько отвлек их, что даже сам Сантьяго не заметил ее отсутствия. Но Паулы не было. И никто не знал, почему.

Американец поискал взглядом Антонио, но тот стоял рядом и тоже был взволнован. Артельный спрашивал себя, что же могло с ней случиться, как вдруг Дамасо, указав на Четырехпалого, резко сказал:

— Хе! Спросите-ка у него.

Четырехпалый смотрел на сплавщиков своими бегающими водянистыми глазками.

— Я ничего не сделал, я ничего не сделал! — крикнул он. — Я только орудие в руках божьих. Бог тому свидетель…

Антонио замахнулся, собираясь ударить Четырехпалого, но Американец удержал его.

— Что ты сделал? Говори!

— Ничего, ничего, — жалобно заныл он. — Только передал ей то, что меня просили, и посоветовал… Гордыня — грех… Надо принимать кару как спасение…

Голос его срывался на визг, глаза закатывались.

— Что ты ей передал? Говори! — тормошил его Американец, пытаясь добиться ответа.

Но тщетно: Четырехпалый уже ничего не слышал. Он содрогался в конвульсиях, глаза совсем закатились, на губах выступила пена. Он упал с криком:

— Это грех, что она к нам пришла! Грех!.. Она должна была уйти, я говорил… Кара божья… я…

Балагур и другие бросились к нему, чтобы связать. Кинтин, засовывая ему деревянную ложку между зубов, чтобы он не прикусил себе язык, сказал:

— Надо же, бедняга! С ним и раньше бывали такие приступы, в деревне…

— Бедняга?! — прорычал Антонио, норовя пнуть его ногой. Американец сдерживал его, пытаясь понять, что могли значить бессвязные выкрики эпилептика.

Тут Обжорка потянул артельного за куртку, глядя на него своими ясными, печальными глазами.

— Сегодня утром Четырехпалый разговаривал с каким-то рабочим.

Американец оставил сплавщиков, занятых Четырехпалым, и, позвав с собой Антонио и Дамасо, бегом кинулся вдоль мельничного канала мимо первых купальщиков, которые с удивлением наблюдали за ними. Когда они добежали до мастерских, мальчик показал на человека, работавшего у станка. Тот объяснил, что накануне какой-то мужчина попросил его передать кое-что девушке, идущей вместе со сплавщиками. Но ее на месте не оказалось, и он передал все кому-то из сплавщиков. Больше он ничего не знает.

— Такой коренастый, плотный, с толстой золотой цепью? — спросил Антонио. — Надутый, как индюк, да?

— Точно. Он сказал, что он ей дядя.

— Бенигно! — пробормотал Американец. — Что он велел ей передать? Скорее!

Рабочий сказал, и все трое бросились к выходу; мальчик неотступно следовал за ними. В голове Американца роились тревожные предположения.

Четырехпалый действительно передал Пауле то, что его просили, и еще посоветовал пойти на свидание. Она никому ничего не сказала, решила встретиться с Бенигно одна, чтобы не впутывать Антонио, хотя и знала, что идти опасно. Поэтому она незаметно скрылась за мельницей и только тогда переправилась на другую сторону Тахо, ближе к городу. На миг она остановилась на подвесном мосту, чтобы издали посмотреть на людей, с которыми бок о бок прожила столько месяцев. Увидит ли она их снова? Как и когда? А вон и ее Антонио смотрит на капитана!

Она прошла мимо прекраснейших садов Испании. За решеткой виднелся белоснежный фонтан: один мужчина борется с другим, душит его своими мощными руками. Потом свернула на площадь Святого Антония с каменными и кирпичными арками и неоклассическим собором в глубине, перед которым стоит фонтан Марибланки. Ей передали, что, взяв вправо от арок, она должна свернуть в патио одного из домов, в которых раньте жили придворные, там будет ее ждать Бенигно.

Он уже ждал. Напыщенный индюк с душой мокрой курицы. Паулу охватила ярость, и она ринулась к нему. Она пришла, чтобы снасти своего Антонио.

— Я здесь, — сказала она. — Говори, что хотел сказать мне, слизняк.

Они стояли вдвоем в тихом пустынном патио. Бенигно поморщился.

— Если будешь так со мной разговаривать, мы не поладим.

— Нам незачем ладить, ты знаешь.

— Тогда тебе придется ладить с жандармами.

Бенигно пустил в ход свой козырь. Но он чувствовал себя не совсем уверенно и не сумел сделать это с нужной дерзостью.