Федерико Андахази - Книга запретных наслаждений

На всем протяжении истории судьба не знала жалости к продажным женщинам. На Ближнем Востоке их забрасывали камнями; их очищала своим огнем святая инквизиция; проституток преследовали, бросали в тюрьмы и убивали, но с самого начала времен их род не пресекался. Ульву вовсе не удивило убийство трех проституток. Еще на самой заре человечества избиению таких женщин не было конца. И все-таки ни одна мать не может быть готова к смерти своих дочерей, пусть даже и сознавая, что они заранее обречены на моральное осуждение. Шлюхи, как и ведьмы, были дочерьми Сатаны.

Зигфрид из Магунции упивался испугом на лицах судей, которые так и дернулись на своих креслах, услышав проклятое имя. Председатель трибунала выпустил книгу из рук при одной только мысли о том, что к ней мог прикасаться сам Сатана. И тогда, воспользовавшись всеобщим потрясением, прокурор продолжил свою речь:

— Господа судьи! Прошу вас внимательно сравнить эти две книги. Я надеюсь, что ваше разумение позволит вам отличить работу Господа от работы Сатаны.

Не скрывая своего страха, судьи принялись сличать две книги. Они обращали внимание на содержание теста, на каллиграфию, проверяли буква за буквой выбранные наугад стихи, остановились на заглавных буквах, на красных буквах, на строчных буквах. Обе книги были великолепного качества и, казалось, не содержали никаких различий: папирус был тот же, обложки одинаковые, прошитые места содержали одинаковое количество швов, вес их тоже совпадал. В общем, не приходилось сомневаться, что обе Библии вышли из одной мастерской.

Вердикт судей был единодушен.

— Они кажутся одинаковыми, — постановил председатель.

Зигфрид из Магунции снова взлетел на кафедру и в прежнем балаганном тоне заголосил, размахивая руками:

— Позвольте мне с вами не согласиться, господа судьи! Они не кажутся одинаковыми… они действительно одинаковы, совершенно неразличимы. Ваши преподобия, я уже старый человек. Я потерял здоровье, зато благодаря моей благородной профессии обрел мудрость. Б о льшую часть моей жизни я посвятил переписке Библий — всегда с религиозным пылом, препоручая себя Всевышнему. Доказательством тому — жертва моей правой руки. — Прокурор показал судьям свои скрюченные пальцы, над которыми потрудился артрит. — И слово «жертва» я произношу вовсе не в аллегорическом смысле: моя рука и вправду больна, пальцы почти не шевелятся из-за неизлечимой боли, поселившейся в моем костном мозге из-за того, что я долго водил пером по бумаге, создавая новые рукописи. И вовсе не будет гордыней сообщить вам, что никто во всем Майнце не владеет лучше меня искусством переписывания книг. А сейчас вы, пусть даже этого и не замечая, признали тот факт, что лишь дьявольским вмешательством возможно объяснить отсутствие различий между этими двумя книгами. Господа судьи, никогда за всю мою жизнь мне не доводилось видеть двух одинаковых рукописей. Несовершенство рода людского убеждает нас, что совершенство смертным попросту недоступно. Я могу утверждать, что одну из этих рукописей написал не я, по той пугающей причине, что они абсолютно одинаковы. Даже самый опытный переписчик не способен вывести две неотличимые буквы, пусть даже и в одном слове. Выберите наугад одну строчку в моей рукописи и сравните, например, как там написана буква «а», — вы без особых усилий удостоверитесь, что все они чуть-чуть да различаются.

И действительно, судьи быстро убедились, что в одних случаях кружок в «а» был доведен до конца, в других — оставалась маленькая щелочка; иногда верхняя часть завершалась едва различимой точкой, иногда — маленьким крючком навроде рыбацкого. Каждая буква, как и человеческие лица, была особенной, другой; вглядевшись в них, можно было представить, что у каждой из них свое особенное выражение.

Писец Ульрих Гельмаспергер отдал бы правую руку, чтобы узреть это чудо, но рука была занята, строча без устали. Прокурор оказался столь красноречив, что писец не мог оторвать взгляд от документа под градом слов, исторгаемых Зигфридом из Магунции.

— Прекрасно, а теперь посмотрите на ту же строчку в другой книге, — настаивал прокурор.

Судьи побледнели: строки были абсолютно идентичны, то есть в каждом слове, в каждой букве повторялись те же маленькие неправильности. Добиться такого сходства было невозможно.

— Ваши преподобия, — продолжал обвинитель, — как бы я ни старался, мне никогда не удавалось выписать две одинаковые буквы. По этой же причине мне никогда не удалось бы с подобным совершенством повторить и их дефекты — обладай я такой способностью, у меня вообще не было бы никаких дефектов. Но и это еще не все: я точно помню, что допустил досадную ошибку в колофоне, [8] Колофон — текст на последней странице рукописной или старинной печатной книги. вот посмотрите: вместо Spalmorum должно стоять Psalmorum . [9] Псалмов (лат.). Очевидно, что я не повторил бы такую ошибку дважды. И тем не менее — вот она, опять здесь. У меня волосы поднимаются дыбом, когда я вижу, что эти книги — как два уродливых и необъяснимых близнеца.