Федерико Андахази - Книга запретных наслаждений

— Сколько вы предлагаете в качестве приданого?

— Восемьсот гульденов, — ответствовал Густав так, словно давно уже рассчитал эту сумму.

— Тысяча двести.

— Девятьсот.

— Тысяча сто.

— Тысяча.

— Ну что же, пусть будет тысяча, — согласился Гутенберг и добавил новое условие: — Пятьсот при подписании договора, а еще пятьсот после свадьбы.

— Двести при подписании и восемьсот после свадьбы.

— Четыреста и шестьсот.

— Триста и семьсот.

— Да будет так, — кивнул Гутенберг и протянул руку своему будущему тестю.

— Да будет так, — ответил владелец железной двери и пожал протянутую руку.

Тогда же в гравюрной мастерской бургомистра отец Эннелин взял один из многих листов белой бумаги, лежащих на столе, попросил у хозяина перо и чернила и тотчас же начертал документ — брачный договор. Потом Густав отправился за своим приятелем-бургомистром, и вот документ был подписан, заверенный самым авторитетным в городе свидетелем.

Как только подписи заняли положенное место на бумаге, Густав, желая еще сильнее изумить своего зятя, извлек из кошеля точно обговоренную сумму, как будто заранее знал, на чем кончится торг. Он расплатился золотыми монетами.

Отец с женихом снова пожали руки, а потом Густав, гарантировавший благородное происхождение своей дочери, удалился, унося с собой обещание Иоганна.

Оставшись наедине со своим гравером, бургомистр поспешил спросить:

— Вы знакомы с Эннелин?

— Нет пока, — отвечал Гутенберг, складывая деньги в кошель.

Прежде чем отправиться в свой кабинет, бургомистр явственно кашлянул; Иоганну послышался даже короткий смешок.

Произведя бесчисленное количество экспериментов, Гутенберг убедился, что пресс, которым он пользуется, несовершенен. Учитывая, что изначально этот аппарат был предназначен для выжимания масла, он оказался слишком грубым для печатания букв, которые должны были повторять человеческий почерк. Было очень сложно выровнять пресс таким образом, чтобы давление на всю доску оказалось равномерным: то буквы на правой стороне доски выходили слишком блеклыми, то наверху получалось ровнее, чем внизу, — это зависело от совпадения подвижной и неподвижной частей. Впрочем, пресс оказался слишком массивным для деревянных букв, которые часто ломались; не годился он и для первых металлических литер, с которыми начал экспериментировать Иоганн. Лишнего времени у Гутенберга не было. В тот же день, когда подписал свадебный контракт, он с наступлением ночи бросился в свое тайное убежище, к Святому Арбогасту. Не успев даже задуматься о своей новой женатой жизни, он принялся чертить планы нового пресса, который будет способен работать с подвижными металлическими частями, и вот, прежде чем разгорелась заря, у Гутенберга была готова миниатюрная модель пресса. Не сомкнув глаз, не перекусив даже ни крошки, с утра Иоганн был уже в городе, в мастерской Конрада Заспаха — лучшего в Страсбурге изготовителя машин и механизмов. Заспах мастерски соединял в себе навыки плотника, кузнеца и слесаря. Он умел делать сельскохозяйственные машины — прессы, водяные и ветряные мельницы. Из громадной его мастерской выходили также лучшие военные машины: от легких и точных арбалетов до тяжелых разрушительных катапульт.

Гутенберг и Заспах относились друг к другу с доверием и уважением, что часто случалось между представителями двух цехов, чьи интересы соприкасаются, но не сталкиваются. В своем ремесле каждый из двоих был лучшим, поэтому между ними не было места ни зависти, ни спорам. Они поддерживали отношения насмешливые и нарочито грубоватые, как будто каждый хотел показать другому, что занят более мужественным делом.

Явившись в мастерскую Конрада, Иоганн выглядел и вел себя как помешанный: глаза его покраснели от бессонной ночи, долгой усталости и восторга перед своим ночным открытием. Плотник спутал Гутенберга с простым нищебродом и уже готов был вышвырнуть из мастерской пинками. Когда Конрад наконец разобрался, кто перед ним, он подумал, что досточтимый гравер из Майнца сошел с ума.

— О господи, да если бы тебя сейчас увидал сам дьявол, он в ужасе выбежал бы отсюда! — усмехнулся Заспах, пытаясь скрыть, как и сам он напуган.

— Да полно, ты-то ведь никуда не бежишь, — в обычной своей манере ответил Гутенберг.

— Откуда ты в такую рань? Или, судя по твоему лицу, мне бы следовало сказать: откуда ты в столь поздний час?

— Дело в том, что я, в отличие от некоторых плотников, работал…