Луи-Рене Дефоре - Болтун. Детская комната. Морские мегеры

Он потянул меня за руку, заставляя распрямиться, а потом, окинув взглядом с ног до головы, громко рассмеялся: эта внезапная веселость была самым ярким знаком благосклонности, когда-либо мне дарованной в поощрение и вознаграждение моих стараний. Чувствуя почти животную радость, я присоединился к этому смеху, в котором звучало что-то целомудренное и триумфальное; смеясь, мы праздновали нашу общую победу, являвшую собой как бы оборотную, счастливую сторону всех былых поражений, поочередно нанесенных нами друг другу. Смех беззастенчивый, смех освобождающий, звеневший в комнате и как вызов, и как отказ от вражды, — финальный эпизод испытания, которое на этот раз оказалось невыносимо трудным и жестоким!

Луиза.Итак, произошло нечто исключительное?

Леонард.Невообразимое!

Луиза.Я другое спрашиваю: это и вправду имеет столь большое значение?

Леонард.Во всяком случае, это было именно то, чего я ждал.

Луиза.То, что, по-вашему, и должно было произойти?

Леонард.То, чего ждали мы оба.

Луиза.Не спешите так, не переоценивайте это событие: сейчас оно кажется вам переломным, но со временем может обнаружиться, что истинный его масштаб не так велик! Трудно поверить, что ваши отношения с моим братом в один миг претерпели столь полную и безоговорочную метаморфозу. Некоторые навязчивые идеи слишком сильно влияют на наш рассудок: иной раз принимаешь за действительность то, чего не было и никогда не будет. Вспомните о ваших страхах, вашем недоверии…

— Еще бы мне не помнить! — смеется Леонард. И тут же с некоторым пафосом добавляет:

— Разве еще вчера мы могли предполагать, что сегодня с нами случится подобное и что мы будем вот так обо всем этом рассуждать?

Луиза.Да, но вполне вероятно, что уже завтра такие рассуждения станут невозможными!

— О, мне теперь и дела нет до завтра! — благодушно восклицает он.

— Хорошо, я рада за вас, — голос Луизы звучит не слишком убедительно.

Леонард.За него, в первую очередь за него — вот за кого мы оба должны радоваться!

Луиза.Конечно, но радуется ли теперь он сам? Да и вы тоже — неужели вы всерьез верите, что ваши страдания кончились? Лично я совсем иного мнения, — холодно усмехается она. — Слишком уж все это прекрасно, чтобы быть правдой.

Леонард.Это прекрасно и в то же время это правда!

Луиза.Прекрасно как сон, да, но вот насчет правды… Разве вы не сказали мне в самом начале, что между вами все осталось по-старому?

И поскольку Леонард хранит молчание, она с внезапным ожесточением продолжает:

— Правда состоит в том, что вы из него ровно ничего не вытянули! И все эти басни нагромоздили лишь для того, чтобы в очередной раз меня одурачить, — а может быть, в очередной раз не смогли выпутаться из собственных мечтаний!

Леонард.Но почему вы так думаете?

Луиза.Потому, что вы слишком странно выглядели, когда вышли из его комнаты: лицо мрачное, огорченное, на вопросы отвечали уклончиво, словно не хотели лгать, а потом ни с того ни с сего на меня набросились: ясное дело, играли комедию, чтобы отвести мне глаза! Наконец, этот ваш обморок — его-то как объяснить после такого успеха?

Леонард.Значит, вы мне не верите?

Луиза.Я скорее поверю, если вы сейчас объявите, что избили моего брата или даже его задушили собственными руками!

— Замолчите! — кричит Леонард, и в его голосе вновь слышится дрожь.

Потом, сделав паузу и, видимо, из последних сил стараясь взять себя в руки, с горечью добавляет:

— Значит, я не ошибся: вы подслушивали за дверью, вы все знаете!

Луиза.Скажите лучше: я обо всем догадалась! То, что вы тут рассказывали, — выдумки, чистые выдумки!

— Может быть и выдумки… — рассеянно отвечает Леонард. — Знаете, я здесь привык плести что в голову взбредет, — ну, как болтают в компании, если хотят убить время. Скверная привычка! Каждый день я нарочно трещу без умолку, чтобы истощить его терпение, выманить его из владений, в которых он столь ревниво замыкается. И когда вот так несешь невесть что, не особенно за собою следя, начинаешь забалтываться, глядь — ты уже врешь напропалую. Что еще могу я противопоставить его немоте, как не эту лживую болтовню? Она мое единственное подспорье, моя единственная сила. Я лгу с отчаянным вдохновением, непреднамеренно, но и бесстыдно, — и почти всегда впустую, ибо ложь, извергаемая моими устами, до такой степени не имеет ко мне отношения, что я сам слышу в ней лишь эхо собственной немоты. Я что-то ему говорю, иногда он мне отвечает, и между нами, худо-бедно, завязывается беседа: мы как будто соединяемся в общей надежде и, одновременно, в общем страхе перед близкой развязкой, которую оба пытаемся оттянуть этим разговором. И так, день за днем, мы не можем выйти из одного и того же порочного круга. Сегодня, однако, мы его разорвали, и это была жестокая схватка…