Жан Эшноз - 14-й

В следующие несколько дней все шло своим чередом и довольно быстро. После прибытия последних резервистов к ним подселили еще «стариков» из запаса, от тридцати четырех до сорока девяти лет, каждого из которых заставляли в первый день угостить товарищей, так что из-за непрерывных вечерних пирушек с понедельника по четверг во всей казарме не оставалось ни одного трезвого человека. Потом настал черед вещей посерьезнее — началась разбивка по взводам. Антим попал, если перечислять все подразделения снизу доверху, в 11-й взвод 10-й роты 93-го пехотного полка 42-й бригады 21-й пехотной дивизии, которая входила в состав 11-го корпуса 5-й армии. И получил личный номер 4221. Всем раздали припасы, боевые и продовольственные, — в тот вечер все опять недурно выпили. А на другой день новобранцы впервые почувствовали себя настоящими солдатами: утром полк впервые построился в колонны, промаршировал перед полковником на плацу, а вечером — через весь город к железнодорожному вокзалу.

Идти в строю, расправив плечи в новеньком мундире и молодецки глядя прямо перед собой, было даже весело. 93-й полк шествовал по центральному проспекту и главным улицам города, а население толпилось на тротуарах и не скупилось на восторженные крики и бодрые призывы. Проныра Шарль — а как же! — шагал в самом первом ряду, Антим — в середине колонны, рядом с Босси, страдающим в тесных штанах, Арсенелем с незажившим геморроем и Подиоло, которому мать успела укоротить и ушить в плечах шинель. Шагал, вполголоса перешучиваясь с товарищами и стараясь попадать в ногу, как вдруг на левом тротуаре заметил Бланш. Померещилось, подумал он сначала, но нет — точно, она, Бланш, одетая по-праздничному в розовую летнюю юбку и легонькую лиловую блузку. Над головой, для защиты от солнца, она раскрыла черный зонтик, а они-то все топали в ногу и потели в жестко сжимающих виски неразношенных кепи и с туго, по уставу, притянутым ранцем, хорошо хоть лямки, в первый-то день, еще не так ужасно натирали ключицы.

Следя за Бланш, Антим увидел то, чего и ожидал: она послала Шарлю улыбку, полную гордости за его военную выправку; однако когда он, Антим, поравнялся с нею, то и сам неожиданно получил в подарок улыбку, правда в иной тональности: какую- то более значительную и даже, как ему показалось, более душевную, открытую, более красноречивую, что ли. И если Шарль, насколько можно было судить со спины, улыбался в ответ, то Антим ограничился взглядом, настолько же долгим, насколько и кратким, и постарался, сохраняя максимальную бесстрастность, начинить ее изнутри максимальною страстью — еще одна труднейшая и еще менее осуществимая задача, попробуй-ка проделать такой трюк, не сбившись со строевого шага! И уж ни на кого другого, после Бланш, Антим смотреть не хотел.

На следующий день рано утром он снова увидел ее — в толпе на вокзальном перроне; народ размахивал флажками, мальчишки мелом писали на боках паровоза: «На Берлин!» — пяток трубачей изо всех сил наяривал «Марсельезу». Со всех сторон взметались в воздух шляпы, платочки, букеты цветов, в окна вагонов передавали корзинки с едой, одни обнимали напоследок детишек или стариков-родителей, другие целовали жен или подруг, а те окропляли слезами ступеньки вагонов, — всё точно так, как и сегодня можно видеть на огромной фреске Альбера Эртера в Эльзасском зале Восточного вокзала в Париже. И все же общее настроение было скорее приподнятым — чего бояться, ясно ведь: разлука не надолго и очень скоро все вернутся. Издалека Антим увидел Шарля, сжимавшего в объятиях Бланш, а Бланш через его плечо опять смотрела на Антима, тем же самым значительным взглядом. Но вот скомандовали «по вагонам», а ровно через неделю после той прогулки на велосипеде, в шесть утра следующей субботы, Антим отправился из Нанта эшелоном в Арденны, куда и прибыл вечером в понедельник.

В воскресенье утром Бланш проснулась в своей спальне на втором этаже респектабельного дома — в таких живут нотариусы или депутаты, крупные чиновники или промышленные магнаты, — семейству Борн как раз и принадлежала фабрика «Борн-Сез», а Бланш в этом семействе единственная дочь.

Уютная, чисто прибранная комната, но чувствовалась в ней какая-то странная несообразность. На стенах, оклеенных обоями с легким смещением узора, развешаны картинки на местные сюжеты — баржи на Луаре, рыбаки в Нуармутье, мебель подобрана, как коллекция древесных пород, настоящий дендрарий: ореховый зеркальный шкафчик, дубовое бюро, комод красного дерева с инкрустацией из фруктовых, кровать из канадской березы и большой шкаф из болотной сосны. Трудно сказать, что именно создавало странное впечатление: то ли несостыковка равномерно увядающих на блеклых бумажных полотнищах букетов — сама по себе неожиданная в буржуазном доме, где обычно обои наклеивают по всем правилам, — то ли это мебельно-древесинное попурри: непонятно, каким образом могли сочетаться друг с другом такие разномастные вещи. Однако вскоре становилось ясно: дразнящее впечатление как раз и возникало из совмещения несовместимого.