* * * * *
На него обращали внимание, если он что-то записывал на бумаге. Чтобы не вызывать подозрений, нельзя было показываться с карандашом в руках. Для записей надо было скрываться. Не представляя трудностей в Каире, в дороге уединение было почти невозможно. Писать в чьем-то присутствии, особенно на виду у бедуинов, было благоразумно, лишь если он делал вид, будто составляет гороскоп или чудодейственное заклинание, чего и ожидали от дервиша.
Поначалу он делал все заметки, как безобидные, так и тайные, по-английски, но арабским письмом. Перед тем как переносить их в записную книжку, он проверял, не наблюдает ли кто за ним. Со временем, уверившись в своем авторитете и полагая себя выше любых подозрений, он стал пренебрегать такими предосторожностями. Записи приняли латинский вид, и порой он писал при свете дня, незаметно, сидя на дромадере и спрятав полоску бумаги в ладони. Что это вы пишете, шейх, посреди пустыни? Хамид незаметно подъехал сзади. Ах, друг мой, записываю еще один долг. Чтобы нам не испытывать сомнений в день возврата. Такой человек, как вы, сказал Хамид, перед тем как вновь отдалиться, для каждого часа найдет применение.
Во время такого путешествия человек часто оставался один, в компании себя и своего дромадера, угрюмого и строптивого животного, все дружелюбие которого заключалось в периодическом пердении. Шейх Абдулла немедленно стал враждовать с дромадером, опровергавшем славу послушного животного. Он с подозрением относился ко всему незнакомому, а издаваемые им звуки, от сопящих стонов до полуплаксивого, полусердитого рева, были невыносимы. Он жаловался из-за каждого килограмма, который на него нагружали. В первый вечер шейх Абдулла бросил погонщику пренебрежительное замечание о верблюде. Вы же так хорошо умеете общаться с людьми, шейх, ответит тот, дромадер мало чем отличается от человека. Пока он молод, то не знает, как вести себя. Во взрослом возрасте — жесток и неуправляем, в период течки самец чует самку за десять километров, он упрям, и у него трясется язык. А с возрастом становится сварлив, мстителен и недоволен.
Послышались выстрелы — они пересекали долину, отлично приспособленную для засады. Бедуины, грязные псы. Мохаммед втянул голову в плечи, шейх Абдулла выстрелил в ответ. Нет! — заорал на него погонщик. Если вы убьете хоть одного бандита, на нас ополчится все племя и нападет на караван, прежде чем мы доедем до Медины. Это станет нашей погибелью. Но другие же стреляют, возразил шейх. Только в воздух, только в воздух, чтобы дым чуть скрыл нас. Проклятая страна, где законность стоит ногами вверх. И шейх зарядил и выстрелил второй раз, не целясь. Вскоре выстрелы смолкли. Они приехали в Шухаду, место мучеников. Пропало несколько дромадеров и несколько вьючных животных. Что за жалкая добыча, ради которой выброшено двенадцать человеческих жизней, двенадцать мужчин, которых надо было спешно похоронить, прежде чем поехать дальше.
* * * * *
Пока караван двигался, не надо было следить за багажом, за все отвечал погонщик. Но на ночном привале каждый должен сам охранять свои ценности, и не пришлось долго ждать первых коварных посягательств. Это были все те же погонщики, охранники днем и воры ночью. Эти болваны из болванов — Мохаммед настоял, что первую стражу он возьмет на себя — сыновья беглецов, ах, пусть их руки отвалятся, пусть пальцы отнимутся. Мохаммед прогонял проклятиями сон. Герои с гниющими усами, самые ничтожные из всех арабов, какие когда-либо разбивали шатер. Воистину, они черпают из источников подлости. Ранним утром погонщики бросали на него злющие взгляды, бормоча: Клянусь Богом! Клянусь Богом! Клянусь Богом! Смотри, юнец, если попадешься нам в руки в пустыне, мы тебя высечем как собаку. Пока светило солнце, Мохаммед следил, чтобы его дромадер не выходил из тени животных, несущих шейха Абдуллу и «демона», Саада.
На второй вечер сторожить выпало шейху Абдулле. Он развязал бинт. Боль была настолько сильной, что захотелось сунуть инфекцию в огонь. Может, влажная повязка, пропитанная в чайных листьях, облегчит муки. Надо было отвлечься, не важно чем, хоть перечислением звезд на небе, вначале по-латински, затем — по-английски. Скоро они прибудут в легендарную Медину. Город-убежище, защищенный от бабьих сказок, от чудовищ, от амазонок с козьими копытами и циклопов, которые в своем безумии сотворили немало геологических сдвигов в округе. Когда он попадет в Медину, родину — как доподлинно известно — всех мягкосердечных и добрых людей, то собственными глазами увидит, действительно ли гроб Пророка парит над землей. В кармазиново-красном хамайле, подаренном Хаджи Али, он вместо Корана носил часы и компас, перочинный нож и несколько карандашей. С таким оснащением не страшны никакие чудища, не только люди. Он чуть размял ноги. Как только сел, боль выстрелила вверх по ноге.
Читать дальше