Илия Троянов - Собиратель миров

С самого начала он чувствовал, что этому человеку нельзя доверять. А теперь-то, когда он бушует так громко, как, наверное, способен только дородный албанский башибузук, теперь уже слишком поздно. Что толкнуло его на это безумие? Скоро весь караван-сарай узнает, что почтенный врач удостоил своей дружбы неотесанного мужлана. Хуже того, много хуже: уважаемый дервиш участвовал в попойке. Дервишу, конечно, многое позволено, но не это! Пусть даже он не напился до бешенства и потери всякого сознания, как албанец, крушащий теперь все вокруг с такой силой, словно сражается за честь собственной сестры после того, как сам же продал ее в бордель.

Они познакомились всего лишь день тому назад. Шейх Абдулла, зашедший по дороге поприветствовать Хаджи Вали, встретил в его комнате Али Агха, широкоплечего человека с могучими бровями, пылкими глазами, тонкими губами и подбородком, к которому можно было пришвартовать лодку. Он уже несколько раз замечал этого человека, когда тот с нарочитой военной выправкой гордо прохаживался по постоялому двору, держа руку у пояса, словно там было оружие. Его походке несколько мешала хромота, а свою культурность он старался спрятать под чрезмерной грубостью. Беседа с ним буксовала. Он пользовался арабским, лишь когда ему необходимо было объясниться, а обычно из него сыпался турецкий. Когда Хаджи Вали позвали на двор, Али Агха склонился к шейху Абдулле и прошептал: Раки? Ничего подобного в этом доме не бывает, осторожно ответил шейх, на что албанский офицер нерегулярных трупп с издевкой ухмыльнулся, обозвав шейха ослом.

Тем не менее на следующий день Али Агха, как ни в чем не бывало, объявился в его комнате. Он болтал без умолку, почти не переводя дыхание, жадно посасывал кальян и сопровождал свой поток турецкого жестами, рубившими прокуренный воздух. Когда он наконец-таки поднялся, и шейх вслед за ним, то вдруг обхватил хозяина за талию, видимо, желая помериться силами. Албанский офицер посчитал индийского врача слабаком, настолько свободной и небрежной была его хватка. В следующее мгновение он полетел по воздуху, его голова приземлилась на матрас, зад — на каменный пол, а ноги — прямо перед кальяном. Поднявшись, он впервые с любопытством посмотрел на врача. Да мы вдвоем отлично поладим! Можешь предложить мне еще один кальян. Он упер кулаки в боки. Я еще немного останусь. Ради свежеприобретенного уважения к шейху он оставил турецкий и заговорил на ломаном арабском так же рьяно, как прежде, но по крайней мере понятней, о геройствах своей жизни. Закатывая для наглядности рукава и поднимая штанины, он показывал шрамы, водил пальцем по топографии старых ранений, которым можно было теперь придумать любое объяснение. У нас в горах даже дети играют со смертью, и кто сумеет разозлить турка, того все уважают. Я был самым нахальным, турок думал, что я вообще ничего не боюсь, и пуля раздробила мою голень. Спустя три дифирамба собственному величию он объявил врача закадычным другом и на этом основании попросил его о небольшом одолжении, пусть он даст немного яда, не сильного, но который никогда не лжет, потому есть тут у него один враг, которому лучше бы успокоиться. Он нимало не удивился, когда врач сразу же открыл шкатулку и протянул ему пять зернышек. Албанец аккуратно опустил их в мешочек, висевший у него на шее. Если бы ему вздумалось расспрашивать, то врач, не поступаясь истиной, сообщил бы, что это каломель, или, если это название привычней, хлорид ртути, он возбуждает мочу и желчь и очищает кишечник лучше всего другого. На прощание башибузук принудил шейха к объятию и поклялся: мы должны вместе выпить, не сейчас, а вечером, поздно вечером, ты придешь в мою комнату.

Когда караван-сарай утих, шейх Абдулла с кинжалом за поясом прокрался в комнату Али Агха. Никто ничего не заметит, да и вообще, он всегда может уйти. Только на один стаканчик, ради историй, которыми будет блистать албанец. Пришло время ему, наконец, неприкрыто повеселиться. При его появлении все было готово к кутежу: посреди комнаты перед одинокой кроватью стояли четыре восковые свечи. Рядом — суп, миска с холодным копченым мясом, несколько салатов и плошка с йогуртом. Блюда были расставлены вокруг двух бутылок, одна тонкая и высокая, другая — плоская и маленькая, как флакон. Для охлаждения обе бутылки были обернутыми мокрыми лоскутами. — Приветствую тебя, брат. Ты удивлен столу? Думал, албанец не знает, как надо пить? Садись рядом со мной. Он вынул кинжал и швырнул его в угол, шейх, прежде чем сесть, проделал то же самое. Али Агха взял в руку маленький стаканчик, внимательнейшим образом рассмотрел его, протер изнутри указательным пальцем и, наполнив до самого края жидкостью из высокой тонкой бутылки, протянул гостю с чуть заметным поклоном. Восхваляя хозяина, шейх Абдулла взял стаканчик. И опустошил его одним глотком. Затем поставил его на пол и повернул, демонстрируя, что все идет по чести. Церемония, рюмка за рюмкой, продолжилась. Глоток воды смягчал жар в глотке, иногда они съедали ложку какого-нибудь блюда. Албанский офицер начал свой пир в одиночку — давно покинув гавань, он уже летел на всех парусах, глотая рюмку за рюмкой, однако не терял ни контроля над собой, ни интереса к собственным героическим поэмам. — У нас в горах, когда два мужчины ссорятся, они оба вынимают оружие и прикладывают пистолеты к груди друг друга. Али Агха сделал драматическую паузу. — Так они и спорят, пока не договорятся, но если один нажмет на курок, его застрелит третий или четвертый. И башибузук вгляделся в лицо собутыльника, чтобы обнаружить на нем неподобающие следы ужаса или презрения. Но заметив насмешливое выражение, которое придал своему лицу шейх Абдулла, он с удовлетворением потянулся к флакону с духами, наполнил ими ладони и похлопал себя ароматом по щекам. Шейх Абдулла последовал его примеру. — Подожди, не надо больше историй! Он уже пресытился грубостями, ему мечталось о высоком колдовстве, хотелось поэзией укрыться от навязчивых жестокостей, от интенсивности благоухания, и он продекламировал стихотворение, и первые слова прогремели как пушечные выстрелы, дабы албанец забыл обо всем прочем: