Илия Троянов - Собиратель миров

Уже несколько дней все ожидало ливня. Облака, набухшие и черные, сжали солнце в блестящую монету. Волны бились о стену причала, забираясь все выше, перескакивали через нее; мир был беспокоен. Дома старались одержать верх над дымкой. Птицы пронзительно и беспорядочно носились по воздуху, словно в страхе разучиться летать. В Бомбее, как писали в газете, одна волна — подобно жадному языку хамелеона — прыгнула на дамбу Колабы, забрав первую жертву; ни одна рыбацкая лодка не нашла женщину в бурной воде. Газетные обрывки трепетали в вышине, взмывая выше птиц, деревья гнулись легковесней, чем стебли. Бумаги влетали в рот, как облатки. Еще до первой капли никто не сомневался в ее прибытии, его недвусмысленно предвещали запахи. Первая капля была мирной, за ней на цыпочках последовали другие, разминаясь. Безвредные, безобидные, как нежные миниатюры на окне. Точки, которые на мгновение задерживались, прежде чем исчезнуть струйкой. За ними в молочной пелене пропадали улицы, рынки, дома, кварталы. Что доносилось? Барабанная дробь, экстатические крики, которым все заранее было известно, звуки, надтреснутые ветром и уносимые вдаль пальмовыми опахалами — сейчас не отличить отчаяние от счастья. И потом ударяет ливень, словно земля заслужила добрую порку. Время отступает, нападает монсун, берегись, кто не засел за крепкими стенами, кто не может верить обещанию крыши.

Бёртон, распростертый нагишом на кровати после падения с лошади, пытался следить за пальцами Кундалини. Мне хотелось бы понять ее нежность. Единственный язык, который мне не дано выучить. Да есть ли вообще какой-то смысл в нежности? Шум дождя отрезвлял. Одинокие капли скатывались с пресыщенных губ земли. Вода покрывала все, корни и ямы в земле, в одну из которых попала нога его лошади, и лежа в грязи, он вспомнил предупреждение в полковой столовой не покидать во время монсуна дом без крайней необходимости. И поделом ему, услышал он ее слова за своей больной спиной. Даже с отрытыми глазами ему не определить, выполняют ли ее пальцы лишь необходимое или больше. За жирными годами приходят тощие. Ему хватило единственного числа: после года исполнения желаний настал год заново родившегося недовольства. Снаружи стало тише, он слышал шум ручьев, безжалостно стекающих в город. Лачуги затопит. От шеи до ягодиц, она прощупала каждый его позвонок, окружила его, не меняя давления пальцев. Ее рука никогда не ошибалась. Она удивительно много знала о человеческом теле. Она вышла из комнаты. Он был в дурном расположении духа. Она так много ему отдавала, она жаждала ему угодить, она распускала волосы, потому что ему так нравилось, и заплетала их, когда ему хотелось разнообразия, она прислушивалась к его настроению и временами даже бывала капризной. И все-таки, все-таки она так много утаивала. Порой она смотрела в даль, о которой он и не знал. Временами она покидала его, не прощаясь и ничего не объясняя. Она никогда не проводила с ним целую ночь. Отказывалась рассказывать про семью, про юность — всю предысторию. Она отказывала ему в праве влюбиться в нее, и он был убежден, что она подавляла в себе любые чувства по отношению к нему. Все, кроме благодарности, ее она высказывала регулярно, но с интонацией, исключавшей всякую интимность. Он боролся, чтобы поговорить с ней об этом. Непростая задача: как мне спросить мою любовницу, мою, не будем забывать, купленную любовницу, почему мы не можем влюбиться друг в друга, как дебютанты на первом балу? Она уклонялась от его вопросов, пока он окончательно не загнал ее в угол, так что она ответила с яростью, какую он в ней и не подозревал. Я — прокаженная, ее голос был инструментом с одной струной, я могу годами нравиться тебе или другому мужчине, пока мое тело не предаст меня, пока от моей красоты нечего не останется и у меня не будет иного выбора, кроме как вновь броситься богу на шею, и моей единственной выгодой будет то, что ни один мужчина больше не сможет получить от меня удовлетворения. Только близость смерти сохранит меня от вашей похоти. Он молчал. Думаешь, мне не хочется из этого вырваться? Хочется. Но не на условиях новой лжи. Он молчал. Тебе хочется любви? На какой срок? Сколько ты здесь останешься, несколько лет, потом ты уедешь, и даже если ты здесь останешься, то когда-нибудь захочешь жениться на одной из ваших женщин и завести с ней детей. Нет, прервал он ее, этого я не хочу, жениться, дети, это меня не привлекает. И опустилось молчание, разделившее их.