Илия Троянов - Собиратель миров

Сиди Мубарак Бомбей

Чувствуете ли вы тоже, друзья мои, как холодает? Время года, разумеется, но это больше, чем просто время года. Я чувствую, будто холод поднимается из камня и проникает в мое тело. Бывают вечера, когда мне не согреться, не важно, сколько покрывал кладет мне на плечи мать Хамида. Холод, он гнездится не в плоти, нет, он проникает в кости, никто не предупреждал меня, как холодны бывают кости, как холодны могут стать колени и череп, так холодны, что я чувствую себя парализованной рыбой, лежащей на дне моря, которая может лишь открывать рот, пока и язык не превратится в кость.

— Ну, ты преувеличиваешь, баба Сиди, твоему языку уж точно не грозит окаменение.

— Даже то, что представляется нам немыслимым, однажды произойдет.

— Подождем.

— А пока мы ждем, мы будем продолжать тебя слушать.

— А я буду продолжать рассказывать, не беспокойтесь, не стройте себе пустых надежд, хотя порой на меня находит подозрение, что слова мои обогнали мои шаги, и мои повествования о событиях скрыли тенью сами дела. Это напоминает мне об одном мальчике, когда я был мал, в моей первой жизни, он хотел удержать мою тень и попросил меня стоять неподвижно, и своими маленькими ручками расцарапывал землю, ровно на том месте, куда падала моя тень, он рыл и рыл, пока не разодрал себе руки, а когда решил, что дело сделано, оказалось, моя тень изменилась. И он стал рыть опять, следуя за каждой переменой в моей тени, пока у него не иссякли силы, а у меня — терпение, и мы отошли в сторону, чтобы рассмотреть тень, которую он задержал, но увидели бесформенную яму, совсем не похожую ни на одну из моих теней, мальчик очень огорчился, а я предложил ему пойти нарвать фруктов. Этот мальчик, я не могу его позабыть, его не было среди тех, кого арабы поймали в день, когда умерла моя первая жизнь, и я часто спрашиваю себя, какие тени он отбрасывал в своей жизни, и когда я мечтаю, то мечтаю и о том, как снова встречу его, сейчас, когда мы оба стали старыми мужчинами, и попрошу его рассказать о себе все, и тогда увижу жизнь, украденную у меня, увижу ее в плоти и крови, пережитую тем человеком, которому не удалось задержать мою тень, и никогда теперь не удастся, потому что я перестал отбрасывать тень. Но с его помощью я увижу, какие тени я мог бы отбрасывать. Это прекрасная мечта и ужасная мечта, такие уж у меня мечтания, они как кушанья, приготовленные влюбленной и покинутой женщиной, блюда сладкие, как сахар, и острые, как стручки баобаба, растущего на кладбище. Таковы мои мечты и мои сны, от которых мне не освободиться, например, мой сон про озеро и цаплю, хотя вообще-то это не сон, а неподвижная тень воспоминания. О втором озере, если говорить точнее, и о прекрасной птице. На самом деле существовало и то, второе озеро, как и заверяли нас арабы в Казехе, и бвана Спик, и я, и несколько носильщиков, мы достигли озера после полумесячного походы, бвана Бёртон остался в Казехе, возможно, из-за своей болезни, возможно, он предпочел общество арабов компании бваны Спика. Мы стояли на небольшом пригорке, а оно лежало перед нами, второе великое озеро, и мы были не такими уставшими, и не такими отчаявшимися, и не такими взволнованными, как в день, когда увидели первое озеро. Все мы, кроме бваны Спика, он неожиданно переменился. С первого же взгляда было понятно, это озеро было больше любого другого озера, которое было нам известно, а бвана Спик знал, что оно больше первого озера. Мы стояли на берегу, удивляясь воде, не имевшей конца, и раздался шелест, цапля взлетела перед нами из тростника, ее первые удары крыльев были тяжелы, словно крылья еще не проснулись, стройная птица, которая не знала закона, закона, гласящего, что ни одно животное не имеет права безнаказанно пролетать или пробегать на глазах у бваны Спика. Цапля поднималась в воздухе, на наших глазах, она набирала скорость и уверенно проплывала над нами — серая, белая, коричневая птица с клювом, как игла компаса. Бвана Спик был крайне доволен, мы это видели, его сердцу редко разрешалось показываться на его лице, он прятал его, как некоторые мужья прячут своих жен, но на том берегу оно скинуло все покрывала. Вот что мы искали, торжественно сказал он и вытянул руку, словно хотел положить ее на озеро, он был по-настоящему счастлив, а мы по-прежнему глядели вверх на цаплю, которая по причинам, навечно сохраненным в неизвестности, кружила над нами, ровно над нами, громыхнул выстрел, конечно, только один выстрел, и цапля упала как камень, а бвана Спик громко развеселился, он тряс ружьем, как колотушкой, и исполнил маленький танец, как вазунгу обычно извращают танец, продолжая ликовать: я достиг нашей цели, я достиг нашей цели. Никто из нас не посмотрел на цаплю, это принесло бы несчастье. Мы уставились на бвану Спика и не понимали, почему он вдруг переменился, почему второе озеро лучше первого и почему должна была умереть цапля, чтобы разделить радость бваны Спика.