— Вот еще, дворянские обмороки, — стандартно отреагировала мама. — Какие мы нежные.
Потом она достала из сумки чекушку и, не таясь, налила себе полстакана.
— Иди, сынок, к Наташе и сыну. Ты там нужен. А здесь не на что смотреть, здесь — горе.
— Но послушай, мам!
— Мам, мам. Что я вам, железная? Я еще представляю себе, как бороться с угрозой туберкулеза… А с этим, не знаю… Часа через два зайди за уткой.
Антонина Спиридонова
(Из цикла «Я знаю, будут дни мои легки…»)
Ах, берёзонька, девичья рука
Ах, берёзонька, девичья рука,
Белая кора — раны чёрные,
Колыхаешь ты моего сынка
Во чужой земле, некрещёного…
Как по льду иду —
тонкий лёд трещит…
Стынет на столе тело мл е лое…
Не кричит дитя и душа молчит.
Много лет молчит, что ни делаю.
Но придёт пора,
выгорит кора,
Пропадут слова не прощённые.
Ах, берёзонька, я твоя сестра;
Кожа белая — думы чёрные.
Эй, серебряный кувшин в небесах высоко
Эй, серебряный кувшин в небесах высоко,
Интересно, каким ты наполнен соком?
Наклонился кувшин золотой каёмкой,
Тонкой струйкой молока пролилась позёмка…
Сама себе и автор, и сюжет
Сама себе и автор, и сюжет,
и линия трассирует пунктиром,
отстаивая время на мечту.
А где-то среди зыбких миражей,
устроившись на зимние квартиры,
друзья мои ни строчки не прочтут.
В тепле и неге им не до того:
не сладко пить из кубка моего.
До осени уже рукой подать,
стрекозы призадумались и сникли —
им бить челом суровым муравьям.
И закрывает летнюю тетрадь
до будущей, отсроченной, попытки
уставший автор — но уже не я.
А все мечты — я знаю наперёд —
насмешливый редактор уберёт.
Успеем ли дожить — и домечтать? —
Финал открыт до самых многоточий.
И падает испуганный листочек,
осиротев, —
и учится летать.
Моему отцу Рафаилу Садовскому
Отец о войне не рассказывал. Кому? Да и зачем?.. Даже те, кто пешком под стол ходят — все из нее… Незачем. Забот хватало. А время бежало незаметно. Кто мог — забыл. Кто не мог — помнил, да все равно помалкивал… Такому, что не забывается, и не поверят…
Недалеко ушла она… даже по мерке одной жизни… война, и новые мальчишки в нее играют…
— Дед, ты почему мне про войну никогда не рассказываешь?
— Про какую?
— Как это, про какую? Ты воевал?
— Воевал…
— Ну, вот про ту, какую воевал…
— Я не одну войну свалил… знаешь, не одну…
— Во дает!., ну, про какую хочешь, какая лучше…
— Самая хорошая война, — знаешь какая?
— Нет…
— Которая кончилась…
Внук еще говорил что-то… но он не слышал… Как ни далеко было до той, которая кончилась, а перелетал он туда быстро и оставался там надолго… Раньше времени, может, не было… а уставал за день так, что и память редко пробиралась в его плотный и тяжелый сон… а теперь все не по-солдатски: от шума пробуждался, а потом засыпал долго и трудно… или крутился до серых окон, когда есть оправдание встать…
Тогда он перебирался на любимую кушетку, и сегодня, окружающее его, естественно и легко соединялось с тем дальним вчера, что приходило к нему в полудреме… и он не мог отличить, где граница…
— Ты чего орешь? — опять просачивалось в его правое ухо… и он сипел сдавленной грудью:
— Может, услышат…
— …..я…
— Может, и так… Иван, рукой пошевелить можешь?
— Нет… — донеслось после долгой паузы, — не могу… даже пальцем…
— И я…
— Вот… какая………ина, понимаешь, вышла…
— Висок в затвор упирается… Иван… Иван… не молчи…
— Тяжело… Ты умеешь молиться? Соломон… Соломон, что молчишь?..
— Умею…
— Давай…
— Ты все равно не поймешь…
— Не пойму?.. А мне зачем?.. Лишь бы он понял… попроси у него, чтобы заметили нас… чтобы вытащили……на все воля божья…
— Не надо… Это же он и сделал, раз на все воля его…
— Соломон, ты что до войны делал?
— Учил детей…
— Смотри! Не довелось спросить… И ты? Похож… на учителя…
— А ты?
— Русскому языку, с пятого по десятый…
— Вот откуда ты русский так знаешь… обороты разные… А я математике учил, с восьмого по десятый…
— А откуда молиться умеешь…
Читать дальше