Богдан Тамко - Somniator

Чем дальше шло время, и чем старше становилась Кристина, тем страшнее мне бывало иногда от мысли, что моя девочка рано или поздно вырастет, и я останусь совсем один.

Через год картина начала гулять по России, проходя все выше и выше, как и предрекала мне Элизабет. Наполеон пошел в школу, но его общение с моей дочерью не прервалось. Все происходящее делало меня счастливым и одновременно опустошало. Девочка часто приходила ко мне вечером перед сном, забиралась своими маленькими ножками мне на коленки и с чистейшей любовью смотрела на меня чернющими глазами.

– Папа, почему ты всегда такой грустный? Ты скучаешь по маме?

– Нет, малышка, я скучаю по тебе. Уже.

– Но почему? – говорила она, обхватывая меня своими ручонками. – Я же люблю тебя больше всех на свете! И всегда буду любить так!

В эти моменты мне хотелось плакать.

– Я никогда не прощу маму за то, что она сделала тебя таким!

– Она в этом не виновата. Наверное, я рожден бороться и метать о счастье, а не реально добиваться его и наслаждаться им. Я не верю, что ты со мной. И никогда не забываю, что это не навсегда.

– Навсегда! – говорила дочка и засыпала у меня на руках.

Когда маленькая Кристина отмечала свой восьмой день рождения, мы с Элизабет сидели на кухне, обсуждая, как судьбы детей похожи на наши, а гости играли в комнате. Там была именинница, Наполеон и одноклассники Кристины. Неожиданно раздался звонок в дверь, а я в это время вставлял свечи в торт, поэтому открывать пошла Лиза. Я слышал в коридоре женские голоса, а потом чуть не уронил всю сливочную конструкцию на пол – на пороге стояла постаревшая за восемь лет Виктория. Я не успел ничего сказать, потому что только услышал детский возглас:

– Пойдем смотреть, кто ко мне пришел!

В следующую же секунду толпа отроков заполонила кухню во главе с нарядной Кристиной.

– А вы кто? – спросила девочка удивленно.

Виктория присела на корточки перед дочерью и погладила ей волосы.

– Я твоя мама.

Эти слова звучали, как приговор. Неужели, отняв в свое время у меня саму себя, она сможет переманить еще и дочь? Элизабет с явным отвращением смотрела на происходящее, дети, вытаращив глаза, не понимали, что происходит, я же стоял с тортом, как одурманенный, наполняемый тысячей чувств, эмоций, воспоминаний и страхов. Женщина тем временем доставала из сумки медвежонка, нервно потрясывая своими теперь коротко остриженными волосами. Она протянула игрушку девочке, но Кристина даже не шелохнулась.

– Ты такая красивая, малышка, – сказала Вика, – и у тебя должен быть могучий охранник.

– У меня нет матери, – отрезала Кристина грубым, почти женским голосом.

Кажется, девочка ждала этой встречи все восемь лет. Ее лицо даже не дрогнуло.

– Как же так? Вот я. Папа говорил, что твоей мамы больше нет?

– Папа говорил, что я была тебе не нужна.

– Что ты, детка. У взрослых все очень сложно, тебе не понять пока, зачем я так поступила.

– Я сама уже достаточно взрослая, – услышал я, недоумевая, откуда в уста ребенка вкладывается столь уверенная речь. Это было похоже на вселение духа в мою крошку, – и я знаю, что такое отказаться от ребенка в роддоме. Ты не нужна здесь. Никому и никогда.

Кристина отодвинула от себя медведя и в упор посмотрела на мать. Я никогда еще не видел ее такой серьезной. Было понятно, что Вика осознала силу эффекта промывания мозгов мною, поэтому сразу же сдалась. Она посмотрела на меня и хотела что-то высказать, но я мимикой показал, что не собираюсь утруждаться даже на то, чтоб открыть рот. Кухня наполнилась отвращением. Виктория взяла с пола сумку, в которой я расслышал звон бутылки и понял, что так быстро состарило мать моей дочери. Потрогав недвижимую Кристину за голову, Вика пошла в сторону двери, а Элизабет тут же последовала за ней. Когда хлопнула дверь, и Лиза вернулась одна, Кристина ожила, подбежала ко мне и жестом показала, что хочет сказать мне что-то на ухо. Я наклонился.

– Я же обещала тебе, что никогда не прощу ее и буду любить тебя вечно?

После этих слов у меня затряслись руки, а Кристина поцеловала мою щетинистую щеку и снова превратилась в маленькую девочку, уводя друзей в комнату. Дух ненависти покинул ее.

– Пьянь, – с омерзением сказала Элизабет, выхватывая у меня торт, понимая, что он находится в опасности, – а что стало с их группой?

– После «Somniator» их никто не записывал. Это все, что я знаю.

Когда мы с Элизабет возвращались с кладбища в годовщину смерти папы, она сказала мне: