Петер Розай - 15 000 душ

Ух ты!

На землю посыпались крупинки сажи. Угольная крошка. Бисквиты из кокса. Омлеты из прогорклого жира.

— Это еще не страшно, — сказал Смунк, — это еще цветочки!

— Это еще ничего, — подтвердил Вазелин.

Смунк прикрыл себе рот могучей рукой.

Ляйхт приплясывал; прыгал из стороны в сторону.

Пелена облаков разорвалась. Градом посыпались крошки кокса. Кровавое месиво на небесах.

Чемпион по бритью!

Ветер раскроил облака пополам, отрывая их от земли, как шлаковую корку или листы лазаньи. — Сейчас в отразившихся от снега лучах света показался уже целый частокол фабричных труб, которые высились, как крепостная стена.

Из мрамора.

Ржавчина. Сажа.

— Впечатляет, — сказал Клокман.

— Промышленный комплекс, — пояснил Смунк.

— Мы тут работаем, — добавил Вазелин и размазал угольную сажу по лицу.

Вот это да!

Снег поредел; летели прозрачные, как стекло, снежинки.

Белые.

Ляйхт подпрыгивал на одной ноге, распугивая ворон, которые снова налетели, как только улеглась угольная метель.

Они кружили среди снежинок. На клювах у них виднелись красноватые пятнышки.

Однако тут нам придется прерваться — сейчас слово берет дружище Клокман:

— Так как насчет рекорда, дорогой господин управляющий? — спросил он. — Все хорошо? — В конце концов, я тут по делу!

Кажется, он пришел в себя! Немного оклемался! Щеки порозовели. — Тут у него промеж глаз что-то сверкает! Ну и ну!

Молния ударила! Бритвой полоснули! Стекло разбилось!

И гаснет.

Клокман улыбается! Усилием воли он собирается с мыслями. Совладав с головокружением, он указывает в даль.

— Просветите меня, господин управляющий, — весело говорит он Смунку.

— Вы разве сами не видите, — отзывается тот.

— А где? — спрашивает Клокман, его сбивает о толку эта путаница. Обломки.

— Да у вас перед глазами, — воскликнули разом Смунк и Вазелин. Партию верхнего голоса исполнил Вазелин, взвизгнув фальцетом.

Смунк свистнул. Он даже пальцы в рот не сунул: это был сигнал! — Ляйхт и Вазелин бросились прямиком к замерзшим озерам!

— Так, — сказал Смунк и добавил примирительным тоном:

— Когда-то давно в лагере я был капо. Надсмотрщиком. — Страна безмолвия.

По расстилавшейся перед ним серой, невыразимо унылой равнине вилась поземка. Клокман пригляделся. Вазелин и Ляйхт уже уменьшились до крошечных размеров.

— Ах, вон там!

Клокман приложил ладонь козырьком ко лбу.

Там, впереди, посреди тусклого льда вздымался черный конусообразный холм или бакен, а чуть поодаль — еще один. Колокола? Автомобильные шины? Кегли из резины. — Вокруг каждой тянулась, как хоровод, непрерывная вереница людей.

Издали казалось, что двигаются они не слишком быстро — скорее медленно, рывками, с заминками, как вязкое пюре.

Зыбучие пески.

Смунк снова свистнул. Два этих хоровода, которые кружили там, где проводилась эстафета, пересекались — в одной точке! — и образовывали восьмерку — исполинскую восьмерку!

Восьмерка!

— Вот наша восьмерка, — сказал Смунк, как будто прочитал мысли Клокмана.

— Невероятно, — пробормотал Клокман, — а где, позвольте узнать, вы набрали столько людей? Ведь их здесь тысячи!

Ляйхт и Вазелин возвращались, окутанные клубами светлого пара, который шел у них изо рта.

— Зимние каникулы, — ответил Смунк. — Должны же люди когда-то отдыхать.

Он указал на равнину:

— Повсюду каникулы! В школах занятий нет! Все в отпуске!

— А как же заводы?

— Посменная работа. Да тут почти все идет само собой. — Смунк махнул рукой.

— Все отлично?! — Ляйхт захихикал и стал бурно жестикулировать:

— Затор. Остановились. Все развалилось. — Полный кавардак!

— Понимаю, — Клокман кивнул.

Смунк без особой злости плюнул Ляйхту в лицо.

Ляйхт утерся.

— А теперь представьте себе, как бы мы тут жили без «Метрополя», — сказал Смунк. — В этих снегах! Взаперти! Среди этих бескрайних просторов! С таким грузом ответственности!

— Тут кто угодно мог бы?..

Вазелин уставился на Смунка.

Ляйхт, который уже встал чуть поодаль, постучал себе пальцем по лбу. У него зуб на зуб не попадал от холода.

Смунк нагнулся, потянувшись к одной из льдин, которые валялись тут повсюду: бац!

И Вазелин туда же: хлоп! Лед затрещал, раскрошился.

Ледяная галька.

Восьмерка!

— Эта самая большая, большущая восьмерка, какую я только видел, — промолвил Клокман, а он, надо сказать, чего только не перевидал.

— Феноменально! Такой размах!