Наталия Соколовская - в ботах

«Ну и ладно, ну и хорошо, что вряд ли», – рефлекторно сводя колени и с некоторым даже облегчением думала Люба. Она слишком хорошо помнила и вязальную спицу, и то, что проделали с ней полгода назад в «птичнике».

Тетка долила кипяток в заварочный чайник, подвинула к Любе вазочку с шоколадными подушечками.

– Твоя забота территорию в порядке содержать, бачки с мусором на помойку выносить, у них там мусоропровода нет, и еще – за общественным порядком следить, и если что не так – в милицию сообщать. – Тетка специальными щипчиками расколола сахар, облизнула палец и собрала крошки с клеенки. – Хотя нынче это в прямые обязанности дворника не входит.

Люба, ничего толком не понимая, опять всхлипнула, но тетка предостерегающе постучала по столу ногтем с облупившимся маникюром:

– Нечего реветь. И что, что молодая? Главное – поставить себя. Продержаться. Поняла? Так что привыкай.

Люба перевела дух и кивнула: мол, конечно, десять лет до собственного жилья продержаться можно, деваться-то все равно некуда, привыкну.

То, что в свои молодые годы Люба сделалась жительницей большого столичного города, и было, по всему, той самой «переменой жизни», которая долго и безуспешно выпадала ей на замусоленной гадальной колоде подружки Люськи.

Сначала Люба распаковала три перевезенные от тетки картонные коробки – одну с застиранным бельишком, парой немодных блузок, парой брюк (на зиму и на лето) и кримпленовым, топором сидевшим на ней костюмом, другую с мелким, собранным теткой по кухонным полкам скарбом и третью с комиссионной искусственной, стреляющей электричеством шубой («Женщина в шубе – женщина в кубе», – гоготнув, сообщила ей как-то Люська). Потом Люба потрогала холодные стены со свисающими кое-где обоями и потянула носом чужой застоявшийся запах. Почувствовала набегающие слезы, но удержалась, вспомнив теткины слова про то, что с жильем ей, Любе, повезло, потому что именно в этом доме, единственном на микрорайон, была предусмотрена специальная квартира для дворника, маленькая совсем, но отдельная, «а это разве сравнишь с комнатой в коммуналке».

В стенном шкафу среди пустых бутылок Люба нашла березовый, не знающий сносу веник, лом для колки льда и грабли. Это был непорядок. Тетка объясняла, что для инвентаря есть специальная подсобка в подвале. И сердитая вертикальная складка впервые обозначилась между ее белесыми бровями.

В прихожей перед треснувшим зеркалом Люба гладко зачесала и связала на затылке пучком свои тонкие, мышиного цвета волосы. Затем покидала в одну из пустых коробок оставшиеся от предыдущего дворника бутылки, старые газеты, растоптанные тапки и заношенный пестрый халат.

Обойдя кругом дом, завернув на огороженную помойку с двумя полными через край контейнерами для мусора и аккуратно поставив возле кирпичной стенки коробку с дворницким хламом, Люба вернулась во двор. Там она села на скамейку, сверху вниз просчитала взглядом окна своего подъезда и вспомнила слова тетки о том, что в этой сталинской пятиэтажке, в тех квартирах, конечно, где не делали перепланировку, при кухнях сохранились узкие, как чулан, комнаты «для прислуги». Люба прищурилась, и бог знает откуда взявшаяся фраза: «Позанимали этажи!» – впервые пронеслась в ее голове.

Любин подъезд был третий. «Третий подъезд слева», как потом станет она уточнять собравшейся к ней в гости подруге Люське, а после и деревенской родне.

К новой жизни Люба, по совету тетки, привыкла и продержалась в дворниках не десять, а больше двадцати лет. Кожа на ее лице и руках прокалилась на солнце и задубела от ветра и мороза. Голос осип от вечных простуд, а еще оттого, что, опять же по совету тетки, «ставя себя», Люба из страха перед незнакомыми людьми и новыми для себя обстоятельствами совсем перестала разговаривать на средних регистрах, тут же переходя на верхние. Да еще с деревенской кликушеской оттяжкой.

«Что это наша Люба заходится?» – выглядывали соседи во двор, где Люба чинила разнос либо хозяину собаки, чей «поганый кобель» нагадил на вверенный Любе газон, либо «пьяни болотной», пристроившейся под кустами с бутылкой бормотухи, либо нерадивому квартиросъемщику, выбросившему мусор мимо помойки (но это уже когда мусорные бачки в подъездах отменили и все перешли на самообслуживание).

За вздорный характер не только иные жильцы, но и Любины товарки меж собой звали ее «сука в ботах»: круглый год, за вычетом дней, когда столбик термометра опускался ниже десяти или поднимался выше двадцати градусов, ходила Люба в допотопных, играющих зеркально-черной резиной ботах фасона «прощай молодость», с темно-малиновой байковой подкладкой и полустершимся штампом «Красный треугольник» на внутренней стороне короткого голенища. В боты помещались толстые войлочные стельки, безжалостно вырезанные Любой из своих стыдных в городе валенок, или два надетых друг на друга колючих деревенских носка. И главное, с них легко смывалась любая дворовая грязь. Эти боты еще при переезде сунула в один из картонных ящиков тетка, укрепив Любину догадку, что и та начинала свою городскую карьеру с «махания метлой».