Ирвин Уэлш - Порно

Псих: тщеславный, эгоистичный, жестокий. Но мне это нравится. Кажется, Уайльд говорил, что больше всего женщина ценит в мужчине жестокость, и временами я склонна этому верить. И Рэб, я думаю, тоже.

— Этот Псих, он меня очаровал. Лорен была права, когда говорила, что он пробирается тебе в душу, а ты даже и не замечаешь как, — говорю я с тоской, ни на мгновение не забывая о том, что я говорю с Рэбом по телефону, но стараясь показать, что я об этом забыла.

— Так он те нравицца, — говорит он, и мне кажется, что его голос звучит как-то так…-то ли язвительно, то ли слегка снисходительно.

Я сжимаю зубы. Что может быть хуже мужчины, который не трахнул тебя, когда ты сама ему предлагалась, и который потом удивляется, когда ты собираешься переспать с другим.

— Я не говорила, что он мне нравится. Я сказала, что он меня завораживает.

— Он мошенник. Подлец. Терри — тот просто идиот, а Псих — хитрый крендель, — говорит Рэб с неподдельной горечью, которой я никогда от него не слышала. Только сейчас до меня доходит, что он слегка пьян или, может быть, обдолбался, или и то, и другое вместе.

Это странно. Обычно они хорошо ладят между собой.

— Ты же работаешь вместе с ними над фильмом, ты не забыл?

— Как же такое забудешь, — хмыкает он.

Рэб как будто превратился в Колина: ревнивец и собственник, осуждающий и враждебный, а он ведь даже меня не трахнул. Почему я так странно влияю на мужчин, вытаскиваю на свет божий их самые худшие черты? Нет, я с этим мириться не стану.

— У вас у всех сейчас в Амстердаме ночь большой ебли для маленьких мальчиков. Найди себе шлюху, Рэб, проникнись этим безбашенным духом, если хочешь с кем-нибудь поваляться перед женитьбой. Здесь у тебя был шанс.

Рэб молчит пару секунд, а потом говорит:

— У тя крыша едет. — Он старается изобразить равнодушие, но по его тону понятно, что он понимает, что вел себя неблагородно, неправильно, а для такого гордого человека, как он, это ужасно.

Никого ему не обмануть, он меня хочет, но вы, блядь, опоздали, мистер Биррел. Поезд ушел.

— Ладно, — говорит он, нарушая тишину, — у тебя седня явно не то настроение. И вообще я звоню, чтобы с Лорен поговорить. Она дома?

Что-то оборвалось у меня в груди. Лорен. Что?

— Нет, — я сама слышу, как дрожит мой голос, — она уехала в Стерлинг. А чего тебе надо?

— Да так, ничего, позвоню ей домой. Я обещал ей проверить, есть ли у моего старика этот софт, для конвертации файлов из Мака, который у нее дома, в Виндоуз. Короче, софт у него есть, и он сказал, что подъедет и поставит его ей на машину. Просто она говорила, что это довольно срочно, потому что у нее на Маке всякая нужная инфа… Никки?

— Я здесь. Приятного продолжения съемок, Рэб.

— Пока, увидимся, — говорит он, вешая трубку.

Я понимаю, почему Терри так из-за него заводится. Сначала не понимала, а теперь догоняю.

Башка как в тисках, нах. Ох уж эта блядская мигрень. Слишком много мыслей, вот в чем моя проблема, и никто из этих жирдяев вокруг этого не поймет. Слишком много всего у меня в башке. Вот к чему приводит наличие мозгов; заставляет тебя много думать, етить-колотить, обо всех этих жирных уебках, которым давно пора разъебать морды. А их ведь целая куча, уродов этих. Паршивые ублюдки, смеюцца над тобой у тебя за спиной, все как один: уж поверьте, я знаю. Они думают, ты не видишь, но ты все нормально сечешь. Ты знаешь. Ты, блядь, всегда знаешь, сто пудов.

Нужно добыть еще «нурофена». Надеюсь, Кейт скоро вернется от матери со своим миленьким малышом, потому что перепихон всегда помогает, снимает все это давление в башке. Ага, когда кончаешь — это как массаж для мозгов, нах. Я понять не могу всех этих мудил, которые стонут: «Нет, не сейчас, у меня голова болит», как будто, бля, в идиотском каком кино. Вот для меня лично, когда голова болит — это как раз тот момент, когда надо ебацца. Если бы все ебались, когда у них голова болит, в мире не было бы столько траблов, нах. Какой-то шум у двери; вот щас она придет. Но погоди-ка минутку. Не-ет, это, бля, не она. Какой-то мудак пытается вломиться в квартиру… потому шо я тихо сижу, без света, все из-за моей больной головы. Вот они и подумали, шо здесь никого нету. Ладно, сейчас я им, нах, покажу. Мяч в игре.

Я скатываюсь с кушетки прям на пол, как будто чиста Брюс Уиллис или Шварценеггер какой-то, ползу по полу и встаю на ноги у стены за дверью в гостиную. Если они знают, что делают, они наверняка первым делом сюда припрутся, вместо того чтобы лезть наверх по ступенькам. Дверь открывается, мудилы с ней справились, мать их. Они уже внутри. Я не знаю, сколько их, но судя по звуку — немного. Впрочем, без разницы, скока их, блядь, вошло, потому что наружу-то они не выйдут. Наружу их вынесут.