Макс Фриш - Тяжелые люди, или J’adore ce qui me brûle

Пьяный ушел.

Райнхарт заказал еще хлеба.

Постепенно расходились и другие, сопровождая это прибаутками, заигрывали с хозяйкой, немного жеманившейся из-за присутствия чужака, и Райнхарт обнаружил, что сидит в зале один.

— Вам понравилось? — спросила хозяйка, убирая со стола. — Вам, должно быть, далеко идти?

Да уж, это было верно.

Райнхарт все понял и расплатился. Очутившись на темной улице, он осознал, что деваться ему некуда и придется отправляться в путь, несмотря на усталость. К счастью, ночь была ясной, серп луны висел над рваным краем черного леса, а дорога, по которой Райнхарт двинулся, казалась покрытой мелом. В остекленевшей тишине звучал плеск ручья. Фруктовые деревья поднимались из озера лунного тумана, острые крыши домов плыли, будто сонные корабли. Гнилой ствол, обрубок упавшей сосны, в какой-то момент показался ему отсвечивающим в темноте нагим человеческим телом, но вблизи он все же убедился, что это всего лишь трухлявое бревно, мертвый кусок дерева, освещенный луной, недвижимый… Похоже, Райнхарт забрел в болотистое место, он чувствовал это по пружинившей под ногами почве. У бормочущего ручья, окруженного черным силуэтом кустов и серебристым переливом ольховых зарослей, он подумал было, не помыть ли ботинки. Он уже снял их, когда сообразил, что после этого они будут выглядеть еще отвратительней; растерянный, беспомощный, почти отчаявшийся, стоял он у темной заводи, меж светящихся островков-камней поблескивал медлительный поток. Наконец он двинулся босиком сквозь высокие заросли камыша, держа ботинки в руках и ощущая между пальцами ног прохладу ночной земли и чавкающую сырость. Он шел так недолго, как вдруг в испуге остановился. Ели стояли черными громадами, между ними просачивался тревожный лунный свет; под редкой листвой молодого бука явно двигалось что-то светлое. Райнхарт замер в ожидании. Он не хотел еще раз ошибиться и поначалу двинулся дальше, но снова остановился и увидел женщину. Она поднялась с земли и молча оглядывалась. Райнхарт был совсем рядом. Не услышав ничего, кроме шума ветра в высоких, медленно раскачивающихся верхушках сосен, она сдвинула набок распущенные волосы и снова опустилась в заросли. Райнхарт не осмеливался двигаться. Затаив дыхание, он смотрел на движения пары, погруженной в опьянение соития… Наверху, над деревьями, в безразмерной тишине всемирной ночи серыми — рваными хлопьями плыли облака. Райнхарт так и стоял: босой, держа ботинки в руках. Странная это была Троица.

Райнхарт, любезно принятый Полковником, тут же начал свою речь, разумеется, не так, как собирался, — не с матери, а прямо заговорив об отце, и говорить он начал даже до того, как они сели.

— А известно ли вам, — поинтересовался Полковник, вежливо предлагая сигареты, — кем был ваш настоящий отец?

Позднее, когда Райнхарт закрыл за собой тяжелую калитку и снова оказался на улице — он словно рухнул с неба на землю, — его тут же окутал звон колоколов, ослепило солнце, окружил покой праздничного дня, яркого и неотвратимого: скверы в пене цветения, синева неба, исчерченная зигзагами бабочек, неторопливо идущие в церковь горожане… Говорил в то утро почти один Полковник.

— Тогда, — сказал он, — ваш отец был еще молодым разносчиком, он доставлял в наш дом мясо. Ваша мать, да будет вам известно, позднее покончила с собой.

Мимо шли дети с обручами… Райнхарт стоял неподвижно…

Правда, от доставшегося ему откровения, которое, как ему теперь казалось, он и сам мог бы давно разгадать по множеству намеков, Райнхарту было почти смешно. Казалось, этот Полковник стоял перед ним вечно, с откупоренной бутылкой в руке, удивленный, смущенный поведением молодого гостя, который, не упомянув даже словом, ради чего он, собственно, явился, уже прощался. Однако удар, нанесенный ему господином с седыми висками, нанесенный ненамеренно, и потому испугавший его самого своим воздействием, этот удар по-настоящему еще не поразил Райнхарта; действие его было медленным, и по мере того, как Райнхарт шел по улице, усиливалось с каждым вздохом, о чем бы он при этом ни думал.

J’adore ce qui me brûle…

Вот и эта история закончилась.

Они еще раз посидели за столиком в загородном трактирчике, из которого озеро выглядело изогнутой косой. Их овевало настроение расставания, они сидели на лужайке, по которой бродило множество белых кудахчущих кур, день уходящего лета был полон мягкого сияния. На губах Гортензии остался след выпитого молока. День был будничный, пива не подавали, впервые за долгое время Райнхарт оказался за городом, когда другие горбились в городе за рабочим столом. К чему трудиться? Бендер сделал ему замечание, чтобы он не отвлекался от работы, и тут Райнхарт вдруг почувствовал, что ему нет нужды молча принимать упреки. «Если вы полагаете, что за эти деньги получаете недостаточно!» — сказал он ему и разом обрубил концы, сняв свой пиджак с вешалки… Он сидел, положив левую ногу на скамью, с трубкой в руке.