Макс Фриш - Тяжелые люди, или J’adore ce qui me brûle

Ивонна сидела на пне, нога на ногу, грея руки в плаще, письмо лежало у нее в кармане. Они не смотрели друг на друга. Он стоял, сунув левую руку в карман, в правой он держал палочку, которой ворошил каштаны.

Вечер был как стекло.

На следующий день пошел дождь.

Три или четыре дня шли беспрерывные дожди, в сером прибое тумана исчезли виноградники, так что можно было подумать, что они находятся в ковчеге, запертые за окнами, покрытыми бусинками дождя. Три или четыре дня Ивонна читала, накинув плащ.

Райнхарт жаловался на плохое освещение, старался поправить поломанный мольберт, натягивал новый холст на подрамники. К вечеру он появился с охапкой дров, растопил плиту. Они сидели у плиты, порой почти веселясь. Они нанизали на прутик сыр, крутя, держали его над огнем, сделали глинтвейн. Райнхарт рассказывал о Средиземном море.

Вдруг опять, решительно не понимая, почему она, собственно, должна расстаться со всем этим, Ивонна застывала с отсутствующим взглядом, надеясь только на чудо.

При этом в чудо она совершенно не верила.

Над его веселостью — он это чувствовал — нависал мрак, поднимавшийся из глубин, его разуму недоступных. Он все чаще уходил из дома, один, словно не в силах чего-то выдержать. Шагая, легче переносить неизбежность. Может быть, дело было в работе, которая, хотя и приступал он к ней каждый раз с воодушевлением, неизменно приводила его к осознанию собственных границ, и так уже не первый год. Он стоял под призрачным хитросплетением утративших листву деревьев, неприкаянный, между рождением и смертью. Лишь изредка попадались в здешних лесах ели, темные сгустки, сквозь которые он проходил с усилием. Сычи всхлипывали, словно из потусторонних просторов ночи. Он стоял, прислушивался, дрожа от холода; у кого не возникает, в одиночестве, неожиданная потребность преклонить колени? Хворост под ногами ломался с хрустом, он готов был закричать, охваченный возбуждением, которое никогда не находит выхода, если рядом другой человек, пусть даже самый близкий. Всегда смертельная маска спокойствия! Почему присутствие другого нарушает покой? Почему нельзя быть таким, какой ты есть? Всегда оставалось налипшее притворство, и все же существуют мосты к другому человеку — редко, но все же они бывают! И снова из этого ночного леса, освещенного луной, его словно понесло к ней.

На следующее утро во время завтрака Ивонна заговорила об этом. Райнхарт собирался воспользоваться безоблачным днем. Было еще слишком рано, слишком холодно. В то время как Ивонна ждала, пока закипит вода, он в другой комнате собирал рюкзак. На мгновение он замер, прислушался: Ивонна напевала… Что с ней происходило все эти последние дни? — подумал он. Что она себе вообразила?.. Когда Ивонна не собиралась выходить из дома, она чаще всего надевала старые широкие голубые штаны, а к ним тоже не новый коричневый жакет; даже длинное вечернее платье не пошло бы ей больше. Поскольку она не успела привести в порядок волосы, на голове этим утром у нее была белая косынка, завязанная спереди, словно на нее села бабочка. Такой она и спустилась по лестнице.

— Тебя ожидает безоблачный день!

— Новолуние.

После этого они ели молча на улице, под лучами восходящего солнца, настроенные на тихое умиротворение. Черный хлеб и козий сыр, другого здесь и не было. Юрг согнал кур со стола. В долине еще лежала тень, зримая прохлада с лугами, полными росы, с влажной поверхностью палой листвы. В горах даже выпал снег, они стояли этим ясным утром как сахарные головы.

— Между прочим, — сказала Ивонна, — я написала Хозяину. Если мы хотим остаться здесь подольше…

— Хозяину? — вздрогнул он. — Насчет денег?

— Насчет денег.

Ивонне было важно, чтобы это не проскользнуло как-то само собой, более ясного утра трудно было себе представить, она положила письмо перед ним на стол, чтобы он прочитал его и отнес на почту. Читать? Он? Она тем временем делала ему еще один бутерброд с сыром. Он читал, держа в руке чашку. «Не могу не признаться, что мне нелегко дается обращение к Вам, но, к сожалению, я просто не вижу никакой иной возможности…»

Он читал вслух.

— Хорошо написано! — заключил он. — Во всем должна быть ясность!

Потом он засунул в рот остатки бутерброда, чтобы освободить руки и взять рюкзак и проклятый мольберт. Закончив снаряжение, он поцеловал Ивонну. Уже выходя, нагруженный как мул, он крикнул, что вернется к вечеру и, может быть, принесет грибов. Письмо он и в самом деле взял с собой.