Макс Фриш: Тяжелые люди, или J’adore ce qui me brûle

Ей была присуща манера поглядывать на людей таким образом, что те переставали сознавать, о чем же они, в сущности, говорят, и часто сбивались, заводили речь совсем о другом… Молодой человек в белых льняных брюках, которого Ивонна в тот вечер взяла под свое покровительство, поскольку он оказался в незнакомом обществе и чувствовал себя в какой-то степени неприкаянным, принадлежал к числу немногих, кого беседа с ней не приводила в замешательство: игнорируя ее взгляд, да и прочее общество, он без умолку рассказывал о своих странствиях, а больше всего — о греческих пейзажах, которые до той поры представлял себе совершенно иначе. Ивонна долго со вниманием его слушала.

— Поразительно, — сказала она вдруг, — насколько ваши рассказы выдают в вас художника, каждое слово.

Но он не был художником!

— Ну так вы им еще станете, — заявила Ивонна.

Он отказался в это поверить.

— А я уверена.

Он усмехнулся немного саркастически. Они стояли у черного рояля, в одной руке он держал чашку тонкого фарфора, в другой — тарелку с бутербродами. С едой он обращался, надо признать, довольно неумело и к тому же оказался единственным мужчиной не в черном, потому что был вдали от дома и пригласили его в последнюю минуту — все же молодой соотечественник, пусть и совершенно незнакомый. Все остальные, по большей части с сигарами в зубах, стояли в зале, сидели на низких подоконниках, а кое-кто уже вышел в ночной сад, где можно было прохаживаться между стеклянно-бледными агавами, которые топорщились там-сям в лунном свете.

Когда молодой человек спросил, не художница ли сама Ивонна, она чуть не прыснула чаем. А он, по-юношески неуверенный и уже потому настойчивый, как раз из-за ее смеха не унимался и пытался угадать, предполагая в ней то скульптора, то врача…

Ивонна только посмеивалась.

— Черт возьми! — воскликнул он. — Так кто же вы?

— Я? — ответила Ивонна. Она улыбнулась и поставила чашку. — Да мне двадцать пять лет… Я замужем…

Ее брови приподнялись, а молодой человек взглянул на нее так, словно она сказала что-то печальное. Когда же Ивонна, в свою очередь, обратила на него свой взгляд, он, похоже, совсем не старался отвести глаза. Странный разговор приключился у них подле черного рояля; время от времени к ним, словно мотылек на свет, подлетал танцор и кланялся чужеземным манером, на что Ивонна отвечала, мол, она, к сожалению, слишком устала, и тоже кланялась. «Спасибо!» — говорил танцор. «Не стоит благодарности, сударь!»

— Мне то и дело говорят, что я загадка. Какой с этого толк! Все дело в том, что ни у кого не хватает мужества, никто не стремится по-настоящему понять другого, а ведь я говорю все как есть: мне двадцать пять, я замужем. Что к этому добавить? Я много путешествовала, еще ребенком. И разумеется, ничему не училась, во всяком случае, по-настоящему. Я всегда была дурехой — во всем, что ни делала, — и наверняка такой и останусь.

Она курила и за мгновение, пока стряхивала пепел, старела на несколько лет. Она молчала, и все остальное — голоса, музыка, танцы на ночной террасе — оказывалось далеко-далеко, за пределами слышимости. Как бы там ни было, а это был первый человек, спросивший ее, кто же она.

— Вы первый, — сказала Ивонна, — кто со мной не спорит… Мужчины так тщеславны! Едва вообразят, что их кто-то понимает, а уже не могут перенести, что это всего лишь простоватая дуреха, чувствуют себя оскорбленными, если им об этом сказать, — произнесла она с саркастической улыбкой. — Все начинают твердить, будто я умна, одарена талантами, — и все потому, что я превосхожу их, хотя вовсе к этому не стремлюсь, уж вы мне поверьте. Это так смешно — быть незаурядной женщиной, но вместе с тем и весьма утомительно. А что в результате? И потом, Боже мой, одна и та же песня — дескать, у меня не женский характер. Все потому, что я им не по зубам, что настоящие мужчины просто перевелись… — А потом она все разрушила, воскликнув со смехом: — Радуйтесь, что вы не женщина!

Как можно было заключить по его молчанию, молодой человек прежде никогда не размышлял о подобных вещах, однако, похоже, всерьез задумался, стоит ли радоваться, что он не родился женщиной.

— Оставайтесь молодым! — сказала Ивонна. — Или примите яд, пока не поздно. Я хочу сказать, что у вас есть талант. Не надо смеяться, не надо ломаться. Положим, пока вы ничего не добились, я знаю. А может быть, ничего и не добьетесь. Так много всего на свете, столь многое возможно, Боже мой, и так мало свершается!.. — А потом она добавила: — Идемте! Нас ждут.

Читать дальше