Радек Кнапп - Советы пана Куки

Казалось, Ирина прочла мои мысли:

— Несомненно, эти женщины кажутся вам отвратительными. Но ведь и сегодняшняя фотомодель в те времена произвела бы фурор — как самая уродливая женщина семнадцатого века. Разгадка проста — во все времена женщины подгоняли свои фигуры под современный им идеал красоты. И о чем это говорит?

— О том, что женщины — существа бесхарактерные?

— Приберегите шуточки для двенадцатилетних покупательниц. Значит, женщина и только женщина определяет, что красиво, а что — нет. Женщина выражает идеал красоты с помощью своего тела. И поэтому у нее формируются особые отношения с ним. Она любит свое тело и заботится о нем, как о собственном ребенке. Что бы ни случилось, оно никогда не оставляет ее равнодушной. Даже старухи нередко стоят обнаженными перед зеркалом и гладят себе грудь. Женщина никогда не отказывается от собственного тела — для нее оно навсегда остается красивым. Мужчина, напротив, относится к своему телу, как к машине. В которой он сидит, жмет на педаль газа и смотрит, что показывает спидометр. И когда однажды его тело больше не заводится, он сдается и идет ко дну. Примитивно, не правда ли?

— Вы случайно не мужененавистница?

— Разве только самую малость, — она потрепала меня по плечу. — Но вам моя ненависть в любом случае не угрожает. Вы еще чересчур молоды, чтобы считаться мужчиной.

— И все-таки вы кажетесь мне красивой. Что скажете?

— Ничего, — она посмотрела на часы. — Перед уходом я хотела бы задать вам один вопрос. Только пусть это останется между нами.

— Ну разумеется.

— Какое, по-твоему, тело у женщины?

Я поднял глаза к потолку и принялся перечислять:

— Мягкое, упругое, ароматное. В некоторых местах, как марципан. А почему вас это интересует?

— Если я в чем-то и завидую мужчинам, то только в том, что они могут трогать женское тело сколько хотят.

У меня в голове зазвенел колокольчик. Неужели таким образом она дает мне понять, что предпочла бы заниматься любовью с женщиной?

Ирина с улыбкой помотала головой.

— Не делайте поспешных выводов. Вы уже показали, на что способны в качестве детектива. А теперь мне пора идти. В каменный век. Вы там были?

— Я провел там целый час. Это моя любимая эпоха.

— Но самого главного вы, конечно же, не заметили. Иначе не задавали бы мне дурацких вопросов. Под стеклом возле окна там выставлена маленькая ржавая проволочка. Видели ее?

— Кажется, нет.

— Эту ржавую проволочку сто тысяч лет назад вставляла в волосы какая-то девушка. Старейшая заколка в Европе. Если бы вы ее видели, вам бы, возможно, не потребовалась лекция о женской красоте. Подумайте об этом, легоман. Всего хорошего.

Она развернулась и пошла по паркету в сторону доисторических залов. Когда она проходила мимо окна, ее фигуру осветили лучи заходящего солнца, и на полу появилась длинная тень. Тень беспокойно ползла по стенам и застекленным стендам, пока вслед за ней самой не исчезла за поворотом. Потом я слышал только ее шаги, и они становились все тише.

Внезапно я понял, где раньше видел ее. То есть, кажется, я понял это уже тогда, когда она подвела меня к картине, — она была невероятно похожа на статую Осени у фонтана в Бельведере. Я дорого бы дал, чтобы увидеть ее лицо, когда она узнает, что ее разновидность женской красоты была воплощена в мраморе еще триста лет назад.

В конце концов, почему бы не показать ей предшественницу. Поглощенный этой мыслью я медленно побрел обратно в двадцатый век. Нигде так не мечтается о будущем, как под горящими взглядами Гитлера или Сталина.

Теплым августовским вечером я вошел в телефонную будку, чтобы наконец позвонить родителям. Я бросил несколько монет в автомат, который мог превратить их в какие-то жалкие две-три минуты разговора. Минута разговора с заграницей стоит в Австрии, как один трюфель. Я набрал номер. В первый раз было занято, но со второго раза я прорвался. Сначала я услышал голос телевизионного диктора — в это время отец всегда смотрит фильмы про дикую природу. В нашем квартале он даже слывет экспертом по североамериканским бобрам.

Потом услышал голос:

— Алло? — Это была мама.

Я крепче обхватил трубку.

— Мама? Это я.

— Господи! Сделай немедленно ящик потише. Это Вальдемар! — крикнула она отцу.

Телевизор тотчас умолк.

— Вальдемар, наконец-то! Почему ты так долго не звонил?

— Прости, мама. У меня были важные дела.

— Что может быть важнее звонка домой? Ты как сквозь землю провалился. О чем ты думал?