Александр Гольдштейн - Расставание с Нарциссом. Опыты поминальной риторики

Противостояние Запада и Востока (в первую очередь, разумеется, России) как уже говорилось, получает в поэмах Сельвинского и статьях Зелинского явственные «историософские» очертания, хотя, надо признать, и не слишком самостоятельные. Но интересно, что источники заимствования были достаточно необычны для тогдашних условий. «OST и WEST. Восток и Запад. Западная Марфа убирала дом свой, учила детей и пекла пироги. Русская Мария, „Града взыскующая“, мыла ноги всевозможным „Учителям“, приходившим к ней (большей частью с того же домовитого Запада), билась в тоске, куда-то бежала (стоя на месте), кого-то учила (вызывая смех или презрение), что-то искала, не находя выхода». «Да, не повезло русскому народу, просто как народу, в его юности. „Солунские братья“ тоже нас подкузьмили. Получив язык их болгарский, веру мы приняли греческую. Этим вынуты мы были из общих стыков европейской культуры. Не зная античного наследия, которое получил Запад, мы всю жизнь питались с чужого стола» [11] Зелинский К. Конструктивизм и социализм. С. 42, 48. .

Это, конечно, журналистская вариация на философскую тему Густава Шпета, иронического комментатора русской мысли, глухо упомянутого в подстрочном примечании [12] См.: Шлет Г. Очерк развития русской философии. Ч. 1. М., 1922. . Но есть и еще один источник вдохновения Зелинского, открыто и часто цитируемый в тексте «Конструктивизма и социализма». Речь идет о Чаадаеве с его, по определению И. Шафаревича, «загадочным мировоззрением», одной из компонент которого, как считает математик и публицист, являлась «русофобия» [13] Шафаревич И. Русофобия: десять лет спустя // Наш современник. 1991. № 12. С. 133. . Чаадаев важен идеологу ЛЦК как мыслитель, усомнившийся в своем народе и стране: интерес представляет не столько конкретное содержание его идей, сколько вектор их, разворот, пафос. Кто знает, отмечал Зелинский, если бы сейчас Чаадаев встал из гроба, на знамени его могли быть написаны слова «конструктивизм и социализм». Точно так же очень впору был бы молодой советской государственности Чернышевский, новый Чернышевский, советский западник, который написал бы книгу «Как делать?».

«Бизнес», и прежде всего теоретическое введение к нему Корнелия Зелинского, вызвали немало запальчивых и злых рецензий [14] См.: Штейнман Зел. Новые времена, старые песни // Звезда. 1929. № 5. С. 154–159; Горелов А. Философия конструктивизма // Звезда. 1929. № 8. С. 199–202; Иванов Ф. Евангелие конструктивизма // Красная новь. 1929. № 10. С. 213–221; Державин В. Конструктивизм как литературная школа // Красное слово. 1929. № 5. С. 98—105; Вардин Ил. Платформа конструктивизма // На литературном посту. 1929. № 9. С. 21–28; Он же. Идеологическая платформа конструктивизма // На литературном посту. 1929. № 10. С. 19–34; Тимофеев Л. Бизнес // Октябрь. 1929. № 3. С. 178–183; Малахов С. Теория конструктивизма // Печать и революция. 1929. № 4. С. 54–62; Он же. Поэтика и методология конструктивизма // Печать и революция. 1929. № 8. С. 50–66. Ср. реакцию рядового читателя в письме к М. Зощенко: «И потом еще о литературе — почему так ругают конструктивистов? Неужели, если 60 процентов разбирают только печатным шрифтом, то остальные 40 % не имеют права писать и читать письменным» (Зощенко М. Письма к писателю // Собр. соч. Т. 6. Л., 1931. С. 154). Историко-литературный контекст конструктивизма стал в последнее время предметом рассмотрения в цикле работ Л. Кациса, предложившего ряд тонких дешифровок. , но культур-философская, «западно-восточная» тональность закатных и главных текстов ЛЦК критиков интересовала очень слабо, а может, и вовсе не была ими замечена. Чуткость неожиданно проявил лишь Б. Ольховый, марксистский литератор не из самых талантливых или бойких. Любопытно, что он вступился за Россию, настаивая на относительном характере ее исторического запаздывания и не соглашаясь с расхожим пониманием ее в качестве восточной страны [15] Ольховый Б. Бизнес // Ольховый Б. На злобу дня. М., 1930. . Меж тем Запад, Восток, проблема модернизации и поиска верной геополитической стратегии для особенной (евроазиатской) страны в переломный момент ее государственно-исторического бытия — это центральные темы и мотивы тогдашней мысли, как околосоветской, вынужденной прибегать к конспиративным зигзагам, так и более или менее независимой, эмигрантской. Между метрополией и эмиграцией, заметим, вплоть до конца 20-х годов существовал напряженный диалог и спор, первенство в котором далеко не всегда принадлежало изгнанникам. Западно-восточная проблематика конструктивизма (ибо Россия и славянофильство отождествлялись ЛЦК с Востоком) была включена поэтому в чрезвычайно насыщенный культурно-политический контекст. Своеобразие его в эпоху нэпа, на мой взгляд, заключалось в том, что к традиционным, хотя и по-новому (в том числе подцензурно) окрашенным словам, исходившим из «западнического» и «славянофильского» лагерей тогдашней России (власть, как могло показаться, придерживалась мудрой, срединно-государственной линии), прибавились амбициозные слова, вновь зазвучавшие с нерусских, национальных окраин, и в словах этих был сугубо враждебный центру, односторонне «восточный» или «западный» смысл.