Хуан Хосе Мильяс - В алфавитном порядке

Энциклопедия и прочие отцовские книги пока стояли на своих местах, но, если прислушаться, можно было уловить негромкий беспокойный рокот, так что казалось, будто там, в глубине этой безжизненной, неодушевленной материи, совершается какая-то скрытая от глаз таинственная работа. Между тем на экране министр культуры призывал граждан не пытаться удерживать книги на полках, поскольку уже наблюдались случаи, когда в подобных ситуациях книги вели себя буйно. Сменивший его на экране министр обороны сообщил, что в его ведомстве пришлось стрелять по пятидесяти томам «Истории армии», набросившимся на офицеров, которые пытались закрыть им доступ к окнам библиотеки. Появились кадры валявшихся на полу распотрошенных, изрешеченных пулями книг.

Отец с искаженным от отчаянья лицом вскочил и забегал из угла в угол, проклиная власти. Всякий раз, как он оказывался перед полкой, на которой стояли тома энциклопедии, он проводил пальцами по их кожаным корешкам – так успокаивают, поглаживая, испуганное животное. Я наблюдал за ним и начинал воспринимать окружающее его глазами, постепенно сознавая, что ничего особо забавного тут нет. Действительность между тем не утратила свою лучезарность и даже в таких трагедийных обстоятельствах обнаруживала совсем иную глубину по сравнению с той, что осталась по другую сторону. Как если бы плоская картинка обрела объем. Я вышел на балкон и какое-то время смотрел, как плывут в небе книги. И вот одна из них, по формату судя – наверно, детектив, каких много было у нас дома, зависла на миг над перилами, но, когда я протянул к ней руку, тотчас устремилась дальше.

Обед наш проходил в молчании, если не считать бормочущего радио, которое включили, чтобы не пропустить какие-нибудь важные новости. После десерта родители пили кофе, а я взял том энциклопедии и уселся на диван посмотреть картинки. И как раз в тот миг, когда мне попалась иллюстрация к статье «Мимикрия», книга вдруг вздрогнула, затрепетала, а потом суматошно и беспорядочно замахала страницами. Свалилась на пол и уже оттуда после двух-трех неудачных попыток сумела все же подняться в воздух и подлететь к застекленной двери открытого балкона. А за ней стали срываться с полок и прочие тома. Их было больше сотни, так что мы успели опомниться и сообразить, что происходит. Я огорчался не столько из-за себя, сколько из-за отца, а тот был буквально сражен случившимся.

Следом за томами энциклопедии улетели романы, а за ними технические справочники и языковые словари, причем они тоже как бы соблюдали алфавитный порядок. На книжных полках не осталось ничего, кроме пыли. Тут из коридора послышался какой-то странный звук, похожий на хлопанье крыльями, и появились книги, стоявшие прежде в других комнатах. Первыми неслись те, которые подарил мне отец, а я еще не успел прочесть. Они шли на бреющем полете, как ласточки в поисках насекомых, и удивительно быстро обнаружили выход. За ними последовали книги из родительской спальни, а когда мы уже думали, что представление окончено, появились развернувшиеся посередине газеты и журналы – появились и исчезли. Вскоре в квартире не осталось ни единой напечатанной буквы.

– Настоящее бедствие, – сказал отец.

И, вероятно, был прав, потому что ни по радио, ни по телевидению ни о чем другом не говорили. К вечеру сообщили, что книги, достигнув городской черты, разобрались по жанрам и скрылись в лесу и в пещерах, однако многие еще летают над крышами зданий. Я вышел на балкон и в самом деле увидел целый караван энциклопедических томов, тянущийся к северу. Другая стая книг – я не мог разглядеть, каких именно, но отец уверял, что философских, – прошла встречным курсом.

Посвежело, воздух ударил мне в лицо. Возникло ощущение, что я проживаю некое происшествие с непредсказуемыми последствиями, развитие которых затронет меня непосредственно, но как именно затронет – я пока не знал. Позже, когда я уже лежал в постели, разглядывая опустевшие книжные полки, мне подумалось: всё, что происходило по эту сторону бытия, всё, даже самое скверное, имело конкретный, ясный смысл и значение. И это было совершенно ново для меня, потому что раньше действительность просто окружала меня и все ее деревья и вилки, кошки и автомобили были перемешаны и громоздились кучей, как в ящике моего письменного стола. А вот теперь казалось, будто каждая частица реальности входит в общую конструкцию, где одно зависит от другого, как в головоломке, требующей разгадки. И я сам – неизвестно только, к добру это или к худу, – тоже стал ее частью. А еще позже, когда обрел способность определять словами эту лавину ощущений, я понял, что разгадать это – то же, что найти смысл жизни. Или убедиться в его отсутствии.