Хуан Хосе Мильяс - В алфавитном порядке

– Дедушка умер, – добавил я. – Я вообще-то отправился на похороны, но по дороге вспомнил, что мама сделала аборт, и решил навестить тебя.

– Но ведь в алфавитном мире кладбища очень далеко от абортов . Тебе надо было войти через десятый или двенадцатый том.

– Да-да, я знаю. Но у меня было время, и я решил прогуляться.

Сестра проводила меня до границы своей зоны, мы простились, даже не прикоснувшись друг к другу (мне думается, легкое отвращение было взаимным), и я, нигде не задерживаясь, дошел до владений аббревиатуры , соседствующей, хоть и не близко, с территорией аборта . Я шел без остановки, пока мое внимание не привлекло любопытное обстоятельство: в здешнем мире одна группа предметов, понятий и существ была представлена частью самих себя, а другая – сокращением своих элементов. Семья, к примеру, называлась Сем., а вот маэстро – мро. И разница между двумя группами заключалась в том, что в первом случае вещь оставалась целой, хоть и как бы свернутой, а во втором – ломалась непоправимо. Среди последних кроме семьи (Сем.) я обнаружил еще рукопись (Рук.) и женщину (Жен.), а среди сжатых меня больше всего поразили мученики (Муч-ки.), господа, вообще усеченные до ГГ., и лейтенанты (л-ты). Этот мир чем-то напоминал мир абортов, с той лишь разницей, что здесь все было крепко, густо, плотно, непроницаемо.

Поскольку аббревиатуры придумали для экономии времени и бумаги, то и мир, ими образованный, был очень мал, хоть и весьма разнообразен. Я обратил внимание, что дни недели, принадлежа к разряду слов сломанных, сокращенно выглядели так: Воск., Понед., Втор., Суб., Чет., Пятн., Суб . Каждое слово делилось примерно пополам, так что, едва успев проглотить один день, ты уже оказывался в следующем – все в этом мире сокращений происходило с головокружительной быстротой. Я проник в одну из этих недель через воскресенье, или Воск ., и предполагал пройти ее всю. И выглядел великаном по сравнению с этими крошечными куцыми днями, но при этом должен был перебираться через них на четвереньках, словно полз по трубе. Голова была уже во вторнике, а ноги еще оставались в понедельнике. Ощущение беспредельной власти над временем пьянило меня, потому что время вдруг оказалось во мне, а не я во времени. Приложить немного усилий или отсечь еще по буковке от каждого слова – и я смог бы засунуть всю неделю в рот, проглотить и навсегда оставить в себе, вживить в нутро, превратить во что-то наподобие печени или почек. И меня озарило, что таким образом никогда больше не буду терять времени, потому что мои дни и годы из транспортного средства, которое доставляет тебя из детства в старость, а оттуда – в смерть, превратятся в железу, выделяющую длительность, как другая вырабатывает желудочный сок.

Я не знал, какие выгоды сулит мне такое взаимодействие со временем, но по наитию чувствовал: оно будет естественней, чем все, что было известно раньше. И не становятся ли часы, которые мы носим на запястье, механической альтернативой – своего рода протезом – внутренним часам, утраченным в ходе эволюции, вроде того, как – если верить рассказам отца – мы потеряли зуб мудрости из-за неуклонного уменьшения челюстей?

Когда я добрался до воскресенья, там сияло солнце, меж тем в пятнице, где еще находились мои ноги, вдруг хлынул настоящий ливень.

Названия месяцев тоже ужались вдвое, уступая место годам, которые пролетали в мгновенье ока. Я проносился сквозь них, грохоча, как железнодорожный состав в туннеле, и замечал, что по мере движения вперед у меня удлиняются ноги, пробиваются и тут же густеют борода и усы. Это было забавно, до тех пор, пока к изменениям физическим не начали присоединяться умственные и душевные, так что я постепенно и неуклонно превращался в другого человека. И тогда, испугавшись, круто развернулся и помчался в противоположную сторону, обретая по пути прежние вид и натуру.

Мне казалось, что месяцы похожи на станции метро или электрички, куда люди прибывают с надеждой, что с ними там что-нибудь да произойдет, и откуда уезжают в разочаровании, ибо не произошло ничего. Я видел, как многие, так же как мой отец, радостно въезжали в январь в надежде выучить английский и достигали декабря с планами уж на будущий-то год взяться за это дело непременно. Жизнь в этом сокращенном мире длилась четыре дня, и от этого проще было осознавать, как трудно достичь намеченной цели и как грустно становится, когда ты все же добиваешься, чего хотел.