Хуан Хосе Мильяс - В алфавитном порядке

Окружающий меня городской пейзаж напоминал скорее извивы какой-нибудь полости в человеческом теле, чем внутренности пустой улицы. И казалось, будто я иду не по мостовой, а по каким-то хрящеватым звеньям – может быть, по пищеводу. И думал, что, если, не дай бог, все это продлится и продолжится, самое скверное будет заблудиться не на улицах, вдруг ставших незнакомыми, а внутри собственного тела – мы провалимся, например, в почку и не сумеем выкарабкаться из нее, чтобы вернуться к мозгу, в том случае, разумеется, если раньше привыкли жить в этой мыслящей емкости. А каков будет мир, управляемый из поясничной области? И тут внезапно, будто в озарении, я понял, какой смысл заложен в городах, в переплетении его улиц, в этой сети, служащей для того, чтобы мы перемещались из одной части себя в другую. А оставаться внутри своих домов или в пределах своих кварталов – что, кажется, сейчас и происходит – людям будет так же опасно, как затвориться в собственных легких или печени и оттуда пытаться управлять миром.

Тут наконец в складках этой раздробленной, разбитой – притом наголову разбитой – реальности я различил улицу Лауры и с благодарным чувством человека, ощутившего, что к онемевшей ноге вернулась чувствительность, устремился туда.

Она стояла одна примерно на том же месте, где мы встречались раньше, и, когда заметила меня, на лице ее появились разом и облегчение и легкий упрек. Да, конечно, мы давно не виделись – а сколько именно, сказать не могу, потому что не знаю, как течет время в этом измерении, тем более что часовые и минутные стелки – это совсем не то же самое, что стрелки. Вслед за тем я заметил, какие произошли с ней перемены: лоб, как и у всех в этой стороне, стал более покатым, а веки почти не шевелились, причем это, как ни странно, пошло ей на пользу, несколько умерив волнение, которое вызывал во мне ее взгляд. Обняв ее, я пересчитал завитки каждой из ушных аковин и убедился, что их стало на два меньше. Лаура – или Лауа , ибо таково было ее настоящее имя в эти дни, – тем не менее не утратила своей, только ей присущей атмосферы, плотно обволакивавшей все ее тело и создававшей, казалось, особый климат, отличавшийся от того, в котором пребывали все мы – все прочие. Я не знал, какое время года сейчас в этом мире, потому что и листки календая, и стелки часов мелькали здесь стремительней и прихотливей, нежели в мире календарей и стрелок. Может быть, уже и декабрь, потому что было очень холодно, да к тому же мороз без буквы р посередине пронизывал до костей и кусал злее, чем тот, к которому мы привыкли. И потому, прильнув к Лауре всем телом, я блаженно и благодарно ощутил окутывающее ее тепло. На ней был свитер с немного растянутым воротом, и мне хотелось уткнуться в него так, чтобы, увлажняя своим дыханием шерсть, как бы рикошетом почувствовать запах ее кожи.

Прежде мы непременно зашли бы в подъезд, но сейчас, когда исчезли двери, предпочли остаться на улице. Люди, с вороватым видом проскальзывавшие мимо, почти не обращали на нас внимания. Какой-то мужчина остановился на мгновение рядом, коротко принюхался, отчего вмиг приобрел сходство с неведомым зверьком, но сейчас же, немного смутившись, вновь принял прежний вид и торопливо двинулся дальше. Мы с Лаурой уселись на тротуар, прислонясь спинами к стене дома, и сидели так молча. Я взял ее руку и, поглаживая, пересчитал пальцы: сперва от большого к мизинцу, а потом назад или от среднего – в стороны, и в сумме неизменно оказывалось пять. Это занятие успокаивало меня, хотя я никак не поручился бы, что это – те самые пальцы, которые я держал в руках прежде, потому что я, пусть и принадлежал сразу к двум сторонам бытия, тоже ведь начинал забывать какие-то вещи, да и могло ли быть иначе?

Я протянул ей два местоимения, доставшиеся мне на пустыре, и она, не поблагодарив, схватила их с удивившей меня жадностью.

– Сможешь пименять их вместо существительных, – сказал я. – Это не совсем авноценная замена, но все же.

– Знаю, знаю, – кивнула она. – Откуда они у тебя?

Я рассказал, что мы извлекли их из словаря, который подбили на пустыре невдалеке от моего дома, а когда добавил, как мы погнушались союзами и другими маловажными частицами, Лаура ответила, что здесь же, на ее улице, старый сапожник, известный своей редкостной ручной умелостью, мастерит из этого мусора значимые полноценные слова.

– Еще он может п’ев’ащать бесполезные пилагательные в существительные, но родители говорят, что это жутко доого .