Владимир Шпаков - Смешанный brак

Наяву одиночество не отпускает, опять она не на Земле, а на Плутоне. Наверное, так же одинок был Норман, удивительный маленький человек, не понятый даже родителями. Вера вспоминает мальчика, разговоры с ним, и ласковой змейкой вползает мысль: как бы им встретиться? Он же в том мире, где нет смешанных браков, сборных Европы, Дюнкерков, Русланов с Глебами, где все ходят в обнимку и говорят на одном языке. На каком? «А ты узнай! – шепчет змейка. – Это совсем несложно! Где у тебя лежит “Имован”? Правильно, в ящике стола, причем целых две пачки. А тебе требуется всего одна, да что там – половины хватит, чтобы уснуть здесь, а проснуться в ином мире. Вот когда ты наговоришься с Норманом всласть. Ну? Вперед!»

Дождь стекает по стеклам извилистыми упругими струями, образовав на брусчатке маленькое озерцо. Поднимая фонтанчики, в озерцо въезжают автомобили, тормозят у раздаточных стоек, но водители не спешат вылезать и нестись по лужам к дверям. За них мокнет молодой парень восточной наружности: он бросается к каждому подъехавшему авто, чтобы вставить штуцер, получить деньги и забежать на минуту внутрь – расплатиться на кассе. Парень полон азарта, он знает: с каждого расчета ему причитается, – то есть действует логично и осмысленно. А я? Вот уже два часа я сижу в кафе на автозаправке, не решаясь двинуться ни вперед, ни назад.

Я пью растворимый кофе и смотрю на стекающие по стеклам потоки воды. Это не дождь, это всемирный потоп, который должен покрыть водой Атлантиду размером с три Австралии. Хватит ли на небе воды, чтобы утопить такую страну? Должно хватить, иначе я никогда отсюда не выберусь. Лишь потоп может остановить мое движение; надеюсь, я выгребу из водоворота, уцеплюсь за какое-нибудь бревно и, оглядев пустынный горизонт, поплыву на закат…

Вдруг вспоминается сумасшедший Янек, радостно пожавший мне руку перед польской границей. Это был роковой момент, точка невозврата, то есть Янек переселился в мое тело, передав мне свое абсурдное сознание. Или в меня вселился русский путешественник по фамилии Конюхов? Я видел телепередачу об этом маньяке, которого толкал в спину демон странствий, говоривший: ты должен пересечь океан в одиночку! Преодолеть пески Сахары! Проехать по тундре на собачьей упряжке! Не надо было слушать демона; надо было потоптаться в уютном польском тамбуре и тут же вернуться назад. У поляков скверную погоду хотя бы Мадонна подправляла; моя же «Мадонна» меня едва не погубила, под пистолет поставила!

Я раскрываю рюкзак, чтобы надеть рубашку, джемпер, свитер, натянуть на голову панаму и укутаться в дождевик. У заправщика перерыв, он подсчитывает чаевые, вместе с девушкой-кассиршей удивленно взирая на меня – потенциального утопленника. Утопленник плотно затягивает тесемки и выходит туда, где небо поливает землю, будто из гигантской лейки. Вместе с лейкой задействован гигантский вентилятор, который превращает капли в шрапнель, бьющую в спину мелкими и крупными очередями.

Если спину защищает дождевик, то от машин защиты нет. Я жмусь к краю обочины, но брызги из-под колес окатывают с ног до головы, и все, что ниже дождевика, набухает влагой. Машины стремительно уносятся вперед, чтобы через секунду исчезнуть в клубящейся серой мгле. Кажется, впереди огромная воронка, всасывающая в себя автомобили, людей и прочую живность, движущуюся под ногами. Я с удивлением замечаю лягушек, скачущих по обочине в том же направлении. И, приноровив шаг, иду к воронке в сопровождении эскорта. «Серая мгла, разреши представиться: Янек Конюхов, предводитель лягушек. Ты хочешь нас погубить? Мы готовы, серая мгла, таящая бесконечные унылые пространства. Мы обречены, мы даже радуемся, растворяясь в тебе!» Пронесшийся мимо двухэтажный автобус выстреливает фонтаном брызг и исчезает так быстро, что не успеваю прочесть надпись на заднем стекле. Я лишь понимаю: надпись на латинице – значит, мимо проскочил кусочек мира, который оставлен ради серой мглы, что всасывает меня, утратившего волю к сопротивлению…

Еще раз автобус возникает через полчаса, когда дождь внезапно прекращается. Двухъярусный гигант дает передышку могучему дизель-мотору, остановившись на стоянке и выпустив из нутра десятка три человеческих существ. Существа бродят по импровизированному рынку, раскинувшему лотки под навесом, прицениваются к сувенирной и съестной продукции. Кто это – французы? немцы? голландцы? Продавцы оперативно расчехляют прикрытые целлофаном лотки, не озабоченные чьей-то национальной принадлежностью: здешнее эсперанто – язык ценников и курсов валют, записанных на мокрых бумажках.