Владимир Шпаков - Смешанный brак

Впрочем, я быстро об этом забываю, потому что вижу на полке-витрине… Мышь! Крошечный серый зверек по-хозяйски перемещается среди бутылок, пачек с печеньем, шоколадок, изучая потенциальное угощение. Иногда мышь встает на задние лапки, опирает передние на пачку, обнюхивает ее – в общем, она здесь главная («дальнобойщица»?).

– Опять она? – барменша смеется. Она стоит спиной к полке, но, кажется, умеет видеть затылком. – Я по вашему лицу поняла, что там бегает наша мыша.

– Мое лицо такое говорящее? – бормочу я.

– Да вас просто перекосило! А почему? Нормальная мыша, мы ее Нюркой зовем и даже подкармливаем.

– Я думал, она сама тут находит еду…

– Да где ж она найдет? На полке муляжи одни, вся еда у меня в холодильнике или в шкафу под замком. Поэтому можете смело заказывать, что хотите. Что хотите?

Поколебавшись, заказываю кофе и любимый горький шоколад, строго следя за тем, чтобы упаковку извлекли из шкафа.

– За душ вам платить? – спрашиваю, перекусив.

– Мне. Только там…

– Тоже мыши?

– Нет, – улыбается барменша, – там мышей нет. Да вы сами все увидите.

Поднявшись на второй этаж наверх, на двери в коридоре вижу бумажку с надписью «уш». Заглавная буква отклеилась? Если так, то отклеилась кстати, надпись вполне соответствует помещению, где кафель наполовину отлетел, а душевая лейка прикреплена к толстому черному шлангу. «Душ» – это для людей; «уш» – надо полагать, для помывки автомобилей.

И все же я упорно втискиваюсь в эту жизнь, радуясь любой поддержке, полученной по ходу путешествия. Меня поддерживали явно и неявно, ободряли и даже делали своеобразные комплименты.

– Ты не похож на немца, – сказал на прощание Сэм. – Ты кладешь с прибором на систему, и я тебя за это уважаю. Хочешь, доставлю тебя в Москву на тачке? Ах, ты хочешь пешком… Тогда звони, если что. Сэм в момент примчит на помощь.

– Ты действительно приедешь?!

– Два пальца об асфальт. Да ты сам видел, как я гоняю по автострадам – чего, блин, спрашиваешь?! Короче, звони.

Тому, кто не оставался ночью в одиночестве в незнакомой стране, под открытым небом, не понять, что значит такая поддержка. Похожее состояние пережил мой учитель русского языка, тоже пришедший сюда покорять землю, а в итоге затерявшийся в бескрайних лесах. Ему было несравнимо хуже; я думаю, он тоже кричал по ночам, как ликвидатор Гога, а может, еще ужаснее. Он видел перед собой автоматные стволы, слышал лай овчарок, натасканных на людей, а еще он постоянно мерз. Было такое чувство, что не только руки и ноги, а все внутренние органы деревенеют и прекращают движение. Застывает печень, леденеет кишечник, замирает сердце… У старого солдата были неестественно красные кисти рук с двумя отсутствующими пальцами, он говорил: это последствия обморожения. Если бы не варежки, подаренные заключенному одной доброй женщиной, он вообще лишился бы кистей, как их лишился его товарищ, тоже работавший на леспоповале. Солдат привез с собой эти варежки, хранил их много лет, но, к сожалению, не уберег от банальной моли…

Плескаясь под прохладным душем и стараясь не порезать ступни о расколотый кафель, я размышляю о женщинах. Именно они главный магнит, альфа и омега, притягивающая завоевателей и путешественников. «Шерше ля фам» – сказал бы Франц, любивший щегольнуть языком папы Жан-Жака. Да, он жестоко просчитался, впутался в ужасную историю, но даже такие последствия не отменяют основной инстинкт, приказывающий мужчине: не смотри на соплеменниц, иди за горизонт и возьми наложницу из другого племени! Она лучше тебя утешит, и потомство от нее будет лучше, жизнеспособнее. Эй, воины! Собираемся – и на Восток! Что вы говорите? Надо извлекать уроки? Учиться на чужих ошибках? Это смешно, инстинкт не признает уроков, он плюет на ошибки, с легкостью перебарывая опасливый рассудок.

Я смываю дорожную грязь, пот, копоть трассы и начинаю чувствовать себя мужчиной-самцом. Еще в Минске я почувствовал этот зов плоти, но тогда порхающие девушки в мини-юбках так и не приблизились к страннику, точнее, странник не решился к ним приблизиться. Здесь это сделать легче, достаточно еще раз зайти в кафе, где за стойкой стоит дрессировщица мышей. Она работает, но кому, кроме меня, нужна ее работа? Маленькая гостиница пуста, барменша тут и администратор, и кастелянша; в кафе тоже ни одного клиента, а тогда мы можем познакомиться ближе. У нее светлые волосы, забранные в пучок, румяные щечки, и очень живые глаза. Какие глаза? Я не запомнил, главное: «она ничего». По-немецки это звучит абсурдно, но в русском, как разъяснял брат, выражение имеет положительный оттенок. «Она ничего» означает: девушка симпатичная, приятная, достойная знакомства; а что еще требуется изможденному целибатом путешественнику? Я надеваю запасные брюки, не столь истертые, выстиранную футболку, причесываю волосы и, глядя в треснувшее зеркало, тоже нахожу себя «ничего».