Святослав Тараховский - Отважный муж в минуты страха

До восьми она неотрывно читала — «Дети Арбата» Анатолия Рыбакова увлекали и держали при себе.

В начале девятого заметила, что чуточку начало темнеть, и тогда она отложила книгу и подумала, что он заработался и что надо бы элементарно его поторопить.

Двухкопеечная монета у нее тоже нашлась, как разом нашелся для нее тот же самый телефон-автомат, в будку которого спустя почти час ступит Саша. Жизнь во многом есть трагедия несовпадений, скажете вы и будете совершенно неправы, потому что жизнь есть комедия совпадений нежелательных.

Она долго держала у уха трубку и дважды перезванивала — Сашин телефон не отвечал. «Все ясно, — простодушно подумала она, — сидит за машинкой, печатает какую-то лабуду про меня забыл». Оставив будку, она оказалась на асфальте во временной растерянности, но последовательность и настойчивость были в ней такие, что сбить ее с цели было невозможно.

Направилась к агентству, толкнула зашипевшую щетками по полу дверь-вертушку и очутилась в мраморном вестибюле, где на стене сверкали внутренние телефоны, охраняемые глазами вахтера. «Мне только позвонить», — сказала она. «Звоните, — отозвался вахтер, — только кому? Все уж почти ушли». Внутренний телефон редакции Светлане тоже не ответил. «Вам кого надо-то? — спросил вахтер. — Из какой редакции?» «Мне Сашу Сташевского. Из Ближнего и Среднего Востока». — «Так ушел он давно. Часа полтора, как утек. Я его видел». — «Вы путаете. Он уйти никак не мог. Вы его с кем-то путаете». — «Ничего я не путаю. Что, я Сашку Сташевского, что ли, не знаю! Он еще за агентство в баскетбол играет. Фитиль такой. Он?»

Светлана вышла на улицу. По Садовой рассыпался беззаботный вечерний народ. Город расслаблялся, из открытой машины доносилась песня Пугачевой, сверху кривым полумесяцем подмигивала молодая луна. Стояла истуканом, ничего не могла понять. Два часа назад она ему звонила, приглашала в кино, он сказал, что не может, много работы. Но оказалось, что он… вахтер ошибается, конечно. Но если он ошибается, значит, Саша до сих пор в агентстве? Но его там нет! Вахтер не ошибается. А где же он? Значит, он ее обманул? Обманул и ушел? Все-таки обманул?

Медленно двинулась к метро, движение мало-помалу отлаживало мысли, неприятные и решительные.

«Куда ушел? К кому? Что мне делать? Ждать? Чего? Не буду я ждать».

Идеал Александра Сташевского слегка накренился, получил пробоину и дал течь.

«Он прилично добавил, — отметил Саша, — одно из двух: либо брал тренера, который быстро набил ему удары и руку, либо в тот первый раз, неделю назад, хитрый перс специально под него ложился». Второй вариант казался Саше более предпочтительным. «Шпион свое дело знает», — решил он.

Игра теперь шла нос в нос. Аббас не кричал, не призывал громогласно в помощь аллаха и не проклинал черта, но сам играл цепко как черт; он направленно и точно подавал, плассировал удары по углам или близко к линиям, а когда Саша в последнем растянутом прыжке все же доставал мячи из угла, следующим ударом Аббаса становился так называемый укороченный; «запиленный» мяч, практически не отскочив от корта, «умирал» у сетки и приносил ему очередное очко.

Сташевский упирался что было сил, но потихоньку уступал и, в конце концов, сдал первый сет.

Вот тогда он по-черному завелся. С ним бывало так всегда, проигрывать он не умел.

В коротких перерывах, предназначенных для перемены сторонами, глотка воды и смахивания пота, он поспешно-нервно соображал, что должен предпринять, чтоб склонить игру в свою пользу.

В игре на задней линии он медленно, но верно проигрывал. Значит, следовало идти вперед — после длинных приемов под линию самому выходить к сетке, перехватывать и убивать мячи с лёта. Решить просто, осуществить трудно. Первый же выход к сетке окончился плачевно — Аббас перекинул его высокой, почти вертикальной «свечой» и снова взял очко.

Тогда он прибавил собственного движения; в игре с отскока, не давая мячу вторично приблизиться к земле, стал бить по нему на траектории взлета, что резко участило обмен ударами. Аббас оказался к этому не готов. Но, главное, Саша, словно уздой, вздернул свой дух; стремление победить сделалось в нем абсолютным, воля напряглась и превратила его в подобие гиганта, увидевшего на той стороне слабосильного врага, которого следует затоптать. Дело было вовсе не в Аббасе — когда Сташевский проигрывал, врагом становился любой соперник по другую сторону сетки, пощады в игре он не ведал, а если все же проигрывал даже мастеру намного сильнее себя, то с трудом сдерживал слезы и долго не мог отойти от обидных промахов в матче.