Святослав Тараховский - Отважный муж в минуты страха

Карабин отставлен, шкаф захлопнут — в ящике внизу заиграли позывные теленовостей.

Снова повторили «Обращение ГКЧП к советскому народу»; после чего на экране замелькали говорящие лица рабочих и колхозников, «осуждавших попытки развалить великий Советский Союз, перечеркнуть исторические завоевания социализма». Лица были гневны и убедительны, мимика темпераментна, и Сашу на мгновение накрыло сомнением: против кого иду? Против народа? Но схлынуло сомнение, когда понял: дураки и подставные, и, стиснув зубы, возненавидел их всех, певших с чужих, «сухоруковских» голосов, повторявших тухлую неправду Агитпропа — кому, как ни ему, Саше, мастеру фальшивых «Развивается и крепнет», было известно, как выпекается большая ложь. «Страна гибнет не тогда, — успел подумать Саша, — когда падает производство, и даже не тогда, когда она проиграла войну, она гибнет тогда, когда народ теряет мозги и лишается способности думать».

А потом предложили и вовсе шикарное зрелище: пресс-конференцию верховных закоперщиков ГКЧП. Саша увидел бегающие глаза и дрожащие руки; пьяная неуверенность и страх проступали в каждом жесте и слове неверных вождей, и снова ложь, ложь — ложками, горстями, охапками, бери, человек, ешь, питайся ею досыта и бесплатно, живи, как прежде, бесправно и покорно, мы, авантюристы, лгуны и алкоголики, все за тебя решим. Саша понял, что правды в ящике не добудешь.

Поднял голову, и вот же он, спасительный рояль в кустах: на холодильнике старая рижская радиола «Дзинтарс», и от нее тоненькая проволочка антенны, вьющаяся к небесам по бревенчатой стене.

Едва нажал клавишу, как в пространстве дачи возникли голоса Бенедиктова, Гайдара. «Ну, стало быть, на „Эхо Москвы“ настроен был Толин приемник», — сообразил Саша, и, едва сообразил, как совсем другие, обогащенные кислородом оптимизма и веры, новости коснулись его жаждавшего слуха. Ельцин в Белом доме. Ельцин зачитывает «Обращение к гражданам России». Ельцин принимает указ за номером 59, где ГКЧП объявляется попыткой государственного переворота!

Наконец-то, наконец! Ельцин не Горбачев, но все же, все же, все же! Фальшивым вождям, их ядовитым планам дан отпор, и еще неизвестно, чья возьмет. Значит, не капитуляция, значит, война, священная и правая, из тех, что раз в жизни должна выпасть на долю любого порядочного человека! Саша вскинулся, волнение охватило его, задевая подушки и кресла, он зашагал по даче. Все лучшие люди там, у Белого дома! Что ж ты-то, Санек? Чего медлишь? Скрылся, боялся, думал пересидеть? Порядочное ты дерьмо. Чего тебе, битому-перебитому после Ирана бояться вообще? Но еще не поздно, еще есть время все поправить. Туда! Закрой дачу, Тольке — спасибо, и туда, к Белому дому!

Решил так, остановился, машинально выглянул в маленькое оконце.

И, завороженный зрелищем, обездвижил.

Сказочно, в облачке сказочной пыли тормознула неподалеку «Волга», и три сказочные незнакомые тени в одинаковых серых костюмах на неторопливых мягких ногах двинулись в сторону дачи.

«Что, кто, за кем? — спросил себя Саша, хотя толка в подобных вопросах не было никакого. — Как вычислили? Как узнали адрес? Кто навел?», — просыпались на него следующие вопросы, ответы на которые возникали в нем мгновенно, со смыслом однозначным и жутким.

Плечистые тени со сказочной легкостью миновали забор и сказочно быстро приблизились к дому, но еще быстрее в его голове взвихрились мысли.

«Толя, Толя, друг сердечный, надежный, верный, столько раз подставлявший плечо, за что ты заманил и продал меня Комитету? За какие медовые коврижки? Что тебе посулили? Однажды ты удачно пошутил в курилке: от народа, сменившего в течение полувека благородный морфий на балдеж от вонючих паров БФ-2, можно ждать только одного: предательства. Поздравляю тебя, друг, ты был прав, но с одной поправкой: твой народ — не мой. Ты не на тех поставил, Толя. А может, Толя, тебя пытали? Ванна с серной кислотой? Выдирание ногтей? Яйца, зажатые дверным проемом? Последнее — вряд ли, кому нужны твои рядовые яйца… Так неужели из-за Светки? Неужели правда то, о чем нашептала мне после свадьбы верная Наташка Кучина: как неспроста ты пялился на Светку и как прилипчиво с ней танцевал? Неужели я проморгал, не заметил, как ты влетел в мою жену, дружок, влетел и — в лепешку? Неужели теперь все происходит так банально, примитивно, по-шекспировски прямолинейно: тихо, чужими руками убрать соперника, чтоб завладеть его женой? Похоже, так оно и есть: когда мы прощались, ты, Толя, всплакнул, ты предавал товарища со слезами на глазах — ты любил, ты страдал и мучился, ты истинный герой Шекспира».