Аркадий Шугаев - Щепотка перца в манной каше

В помещении два на три метра с низким закоптелым потолком размещалась печка, в нее был вмазан чугунный котел. Рядом — полок и внизу, у самого пола — окошко, закрытое мутным стеклом. Вот и вся обстановка. Трубы у печки не было, баня топилась по-черному. То есть, весь дым оставался внутри. Когда печка, а от нее и весь домик раскалились, дедушка открыл настежь двери и выпустил дым.

Мы разделись в предбаннике и зашли внутрь. Пахло немного копотью и березовыми вениками, которые отмачивались здесь же, в тазу с кипятком. Сели на полок, жарко. А тут еще дедушка, черт костлявый, плеснул из ковшика на печку. Моментально нас обожгло паром.

— Что же ты делаешь, дьявол?! — заорали мы с Македоном.

— Вы чего, не русские что ли? Чего орете, в бане не были никогда? — изумился дед.

— Тут у тебя градусов двести! Антихрист! Это пекло, а не баня.

— Может, и двести, чем больше, тем лучше. Пар костей не ломит.

Старик натянул на свои тощие костлявые руки варежки и выхватил из таза распаренный веник.

— Давайте-ка оба на лавку, обхожу вас березкой, — приказал дед.

Мы с Урмацем переглянулись и стремительно выскочили из бани, спасаясь от безумного старика, с его раскаленным веником.

Речка тут же, прямо у порога. Мы нырнули и долго, с наслаждением бултыхались в чистой, прохладной воде.

— Нет, Саня, я все-таки предпочитаю душ или ванну с приемлемой температурой. Эта баня для меня слишком экстремальна.

— Подождем, когда она немного остынет, — отозвался Македон.

Вылезли мы из речки покурить, тут и дедушка наш появился в семейных трусах и модной клетчатой рубашке «Timberland». Где он ее взял, интересно? Такая рубашка не менее сотки баксов стоит. Двери бани деревенский мачо оставил открытыми.

— Давайте по стаканчику примем, как раз и банька поостынет пока, — предложил дедок.

Мы с удовольствием согласились.

— С легким паром! — старик опрокинул в бездонное горло полный стакан любимого напитка.

Мы тоже немного выпили. Потом залезли в баню, там уже можно было находиться. Тут уж мы с наслаждением похлестали друг друга вениками. Добавили парку, посидели, обливаясь потом, и опять в речку. Красота! В деревенской жизни на самом деле много таких вот приятных моментов.

Спали мы с Македоном на уже полюбившемся, ставшем почти родным сеновале.

Утром упаковались. Рюкзаки получились пузатыми, полными. Добычей нашей стали шесть икон, тульский самовар и две прялки — расписанные деревянные «лопаты» с резьбой. Мы их газетами замотали, чтобы в глаза не бросались. Тушенку и гречневую крупу, приготовленные для путешествия по реке, оставили деду.

Когда уже садились в самолет, Македон крикнул дедушке:

— Старик, поехали с нами в Питер, отдохнешь-хоть раз в жизни по-взрослому!

— Не видал я Питера вашего, что там делать-то? Говна пирога, — ответил ухошинский патриот.

Летчик запустил двигатель, и вскоре мы уже летели над болотами, неуклонно приближаясь к мегаполису, Питеру.

— Саня, а как деда этого звали? — спросил я у Македона.

— Даже и не знаю. Я не спрашивал.

До Питера мы добрались без приключений. Свалили рюкзаки в комнате Володи Завгороднего и отправились звонить графине. Дворянка назначила нам встречу на следующий день.

Явившись в условленное время, мы застали в будуаре тщедушного человечка с неопрятной бородкой и в очках, пиджачок его на плечах был густо посыпан перхотью. «Интеллигент». Я намеренно поместил это слово в кавычки, так как к настоящей интеллигенции подобные люди не имеют никакого отношения. Среди людей искусства и истинных ученых мужей подобные персонажи не встречаются, их можно найти только среди бездельников и посредственностей, не нашедших себе применения. Эти люди когда-то зачем-то получили высшее образование и на этом основании считают, что они имеют право учить других жизни, какой сами не знают и боятся. Они, «интеллигенты» эти, слабы физически, в армии не служат, избегая ее всеми способами. Тела их поэтому рыхлые, хлипкие. О душе и говорить не приходится — она мелкая, черная и с душком. Но именно о ней эти гнилушки любят рассуждать больше всего. Они читают всякую галиматью, а начитавшись и ничего толком не поняв, делают вид, что постигли некую мудрость, понимание которой доступно только избранным, посвященным. Так же и с картинами. Я часто вижу этих волосатиков в Русском музее. Ходят, одухотворенное выражение своим глупым, слабовольным мордахам придают.

— А вы знаете, что хотел сказать Малевич своим «Черным квадратом»? — спрашивает «интеллигент» своего товарища, такого же чмошника в жеваных брюках.