Евгений Жук - Время в тумане

Скоро школа опустела. Заготовщики ушли в лес, начинающийся сразу за Южным.

Для новичков понедельник проходил, и проходил бестолково: Бокарев и Гришуха листали валявшиеся на кровати растрепанные журналы, Барабанчук весь день проспал, пофыркивая в усы… К вечеру он проснулся, повертел свежими глазами и ухватил журнал у Бокарева.

— весело прочитал он. — Ну, и что же дальше. Кто автор?

— Откуда мне знать, — пожал плечами Бокарев. — Не видишь — оторвано…

— Эх, деревня, настоящие стихи нельзя порвать, — глаза Барабанчука засветились. — Дела давно минувших дней, как сказал поэт, но и я грешил по молодости… Хотите почитаю? И тоже о любви… — Он встал в позу и немного заунывно загудел:

— Неужели вы сами? — спросил Гришуха. — Мне и двух строчек не соединить. Только вот тут, «…в нетерпеньи и дрожи…» — как-то не так, по-моему… — Гришуха запнулся и посмотрел на Барабанчука.

— Это из ранних — молод был. А впрочем, — он весело засмеялся, — впрочем, и в остальных «дрожжей» хватает. Я поэтому и писать бросил, и со второго курса филфака ушел.

— Брось врать-то, — не поверил Бокарев. — Из-за какого-то стишка.

— Чего мне врать, деревня, — сказал Барабанчук. — Настоящий поэт из меня все равно бы не вышел — врожденный порок имеется: цветоощущение ослаблено — ну, а занюханным интеллигентом быть не желаю — их и так хватает. Главное — знать, кто ты есть! А я — рабочий! И не какая-то там рабсила, а гегемон. Ге-ге-мон! — раздельно произнес он и опять стал в позу:

Вот так нужно писать о любви, а иначе… — Барабанчук махнул рукой, но не досадливо, и видно было, что ни филфак, ни собственные неудачные стихи его давно не волнуют. — Но вернемся к прозе, — сказал между тем Барабанчук и посмотрел на часы. — Сейчас автобус из Степного прибудет — надо бы папашу Куликова встретить, если он вообще приехать вздумал, а то еще в лабиринтах Южного заблудится — уж я его знаю, — и мы лишимся такого ценного, — Барабанчук усмехнулся, — работника…

Когда Барабанчук вышел, Гришуха опять зашелестел журналом.

— Господи, как же так можно! — вдруг негромко сказал Бокарев.

— Что можно? — не понял Гришуха и посмотрел на Бокарева. Тот лежал, уставясь в потолок. Вид у него был растерянный.

— А может, случилось что-нибудь? — спохватился Гришуха.

— Что случилось? — Бокарев привстал, а потом, сев на кровать, повторил свистящим шепотом: — Что случилось? Дело в том, что со мной ничего не случается. Ни-че-го! Болтаюсь, как дерьмо в проруби, и ничего не случается.

— А ты бы учился, — как и Бокарев, Гришуха тоже говорил негромко. — Поступай в институт и учись. Правда, временами это муторно, но в общем-то интересно.

— Я-я-я? Учиться? Если хочешь знать — я поступал. В политехнический. Три раза. И до армии и после… Да что толку, — Бокарев горестно вздохнул.

— Чепуха, — сказал Гришуха. — Просто у тебя знаний не хватает, а это дело наживное. Как, например, ты к математике готовился? По школьным учебникам? А этого мало. Вот приедем из командировки, до лета далеко — так займусь я с тобой. Хочешь? Экзамены сдашь как миленький.

— Спасибо, — сказал Бокарев. — Но дело не в математике — математику я знаю…

— А в чем же тогда? — удивился Гришуха.

— А в том, что я трус, — помолчав, махнул рукой Бокарев. — Позорный трус…

— Ты?! — сказал Гришуха. — Да какой же ты трус? Трус я… Вспомни автостанцию в Степном. Ох, и испугался же я тогда.